Юность Маркса

Но вот гости повалили толпами. Выстраиваясь, гуськом подходили они к генералу и его жене. Раздавались одни и те же восклицания, звучали восторженные, пустые слова в разных комбинациях:

— Ах, я так рада, мой друг!..

— Я счастлива видеть вас, мой виконт.

— Как это мило, что вы пришли, шери!

— Я восхищен, мадам!

— Герцогиня, графиня, баронесса, Полетт!.. Тайс!.. Нинон!

— Мой генерал!.. Мой министр!.. Мой дорогой поэт!..

— Чудесно!.. Превосходно!.. Восхитительно!..

Суетились мундиры и фраки, фраки и мундиры.

Улыбались друг другу государственные деятели, банкиры, дельцы, поэты, дамы и девицы, украшенные без меры шелком, бархатом, драгоценностями, титулами. Какие имена, чины, звания! Пике с хоров перечислял их заслуги, пороки, их капиталы двум лакеям и группе оркестрантов.

— Мой дорогой Дюваль, карета принца у подъезда! — шепчет старая графиня д’Анжу, родословное древо которой насчитывает десять поколений любимцев французских королей, двух фавориток, двух Людовиков и одного влиятельного придворного кардинала. Ее одинаково баловали Орлеаны и Бурбоны. Даже Наполеон более тридцати лет назад не остался равнодушен к качеству столь бесспорно очищенной крови и пригласил графиню ко двору. Она отказалась от этой чести и не проиграла.

Генриетта все еще у дверей. Ждут принца. Толстый Броше топчется возле дочери. Он уже навеселе и занят своеобразным подсчетом.

— Эта, — говорит он, грубо тыча пальцем в жену самого Тьера, — стоит не меньше ста тысяч франков. Начнем с диадемы. Я дам за нее двадцать пять тысяч. Рубины в цене теперь. Подвоз из Индии…

— Но, папа! — шепчет скандализованная Генриетта. — Умоляю вас, не будьте столь неаристократичны!

— Это жизнь, мое сокровище. Это цена человека. Если раздеть эту фрю — стоимость ее пять сантимов. Ты, например. Начнем хотя бы с этого флакона. Я заплатил за него…

Виконтесса в ужасе прижимает пальцами к ладони свисающий с браслетки флакончик, усыпанный черными бриллиантами.

— Его королевское высочество принц Орлеанский! — докладывает соскочивший с хоров Пике. Он весь — преклонение, весь угодливость.

Появление принца сопровождается поклонами, шуршанием тафтяных и шелковых приседающих юбок, колыханием шиньонов и локонов. Оркестр играет гимн.

Вслед за старшим сыном Луи-Филиппа входит дама, издали заметная благодаря кроваво-красному страусовому перу поверх высокой прически. Это Адель — признанная любовница троих отпрысков королевского дома, двух банкиров и главы парижской полиции. Случайные связи ее в счет не идут. Генриетта устремляется навстречу модной Мессалине. Они долго прижимаются густо напудренными щеками и расхваливают друг друга. Каждая ревниво оглядывает платье и головной убор другой. Победа, как всегда, за королевской фавориткой. Она гибка, как пиявка. Ее жадность беспредельна, ее чувственность ненасытна. Впрочем, это только подняло ей цену во мнении света. С тех пор как королева начала принимать ее во дворце, госпожа Омер де Гелль вхожа во все аристократические салоны Парижа.

Под руки с кавалерами дамы проходят из холла в глубь дома. Бал в разгаре. Генриетта неутомима. Былой лени нет в помине. Все одиннадцать любовников в числе гостей. Она гордится своим выбором. Все — светские люди, хотя и не все богаты. Поэт принес ей новый сонет. Модный критик привел с собой нескольких знаменитостей. Ждут Гизо.

Имя Генриха Гейне незнакомо виконтессе Дюваль. Но всезнающий критик ручается, что этот поэт достаточно признан для того, чтобы быть допущенным в столь отборное общество, и Генриетта Броше томно щурит подведенные глаза, протягивая руку. Поэт ей нравится своей уверенностью, граничащей с развязностью, но, однако, вполне благопристойной. Гейне и критик представляют хозяйке приезжего писателя Лаубе. Этот куда более прост и ничем не похож на знаменитость, даже немецкую. Он сутулится. Фрак его морщит на груди, точно взятый напрокат. И насколько изящен, небрежен костюм Гейне, настолько выутюжен и нескладен наряд Лаубе. Впрочем, этих немцев затмило великолепие французов. Мадам де Гелль в дамской уборной делится впечатлениями. Она отыскала в мужской толпе всех греческих богов.

— Чудесный бал! — говорит она, поправляя парчовые подвязки на безупречных коленях. — Генриетте удалось похитить на сегодня весь парижский Олимп. Принц Альберт — подлинный Аполлон, молодой Лафайет хорош, как Ганимед, генерал… важен, как Геркулес, Дельфина Ге — сама Венера. И все-таки скука! Франция скучает.

Адель повторяет мысли своих бесчисленных любовников.

— Франция скучает, — говорят они. — Тихий год, прибыльный, но скучный. Режим упрочился, титулы розданы, места заняты. Нет больших дел. Все утряслось. Даже акции сползают, а не падают, плетутся вверх, а не порхают. Скучный год!

Гейне уводит друга Лаубе в турецкий будуар. Комната, убранная, как гарем в песне Байрона, нравится поэту. Журчит маленький фонтан. Кружатся обеспокоенные золотые рыбки. Поэты садятся на тахту спиной к целующейся в полутьме парочке. Они продолжают разговор, начатый за обедом в ресторане, далекий от всех и всего вокруг них.