Юность Маши Строговой

"Он позволил Асе вмешаться… — думала она, возвращаясь из госпиталя. — Не понимаю почему? Почему он меня не позвал? Он мог сказать одно слово: останься! Как быстро он мне не поверил! Митя, как ты смеешь не верить мне? — Вся ее гордость возмутилась в ней. — Я ничего тебе не буду доказывать. Ты должен все понять сам. Если любишь. О Митя! Должно быть, ты не любишь меня".

Ирина Федотовна не заметила, как надменно подняла Маша голову, войдя в дом, чтобы все знали: никого не касается то, что случилось.

— Маша! — говорила Ирина Федотовна, с плачем протягивая телеграмму. — Милая Маша! Не может этого быть! Нет?

Она требовала, чтобы говорили "нет", надеялась, верила и, отчаявшись верить, падала духом.

Маша прочитала телеграмму. "Кирилл тяжело болен. Доктора опасаются жизнь. Немедленно выезжайте. Одновременно шлю вызов. Поля".

— Мамочка! — заплакала Маша, обнимая мать, состарившуюся за два часа от горя, гладила ей щеки и волосы, уговаривала: — Нет! Нет! Нет!

Ирина Федотовна всхлипывала. Маша уложила ее в постель.

— Маша! Может быть, обойдется?

— Обойдется, мама. Он у нас крепыш, никогда не болел. Поправится, увидишь.

— Он там один, Маша. Какое несчастье, что он там один!

— С ним тетя Поля. Постарайся уснуть, мама!

— До сна ли? О боже!

Она все же уснула.

Маша сидела возле. "Когда я видела в последний раз папу? — припоминала она. — Да, на дворе, у костра".

Вечер перед отъездом на полевые работы, когда небо душным шатром нависло над землей, возник в ее памяти.

Отец ворошил прутом угли в костре. Искры взлетали вверх и, падая, гасли. Смыкалась ночь. Рядом, в этой ночи, притаилась беда.

"Неужто мы слабее, чем были? Нет, не слабее", — говорил отец.

Костер вскинулся яростной вспышкой. Маша увидела лицо отца: запавшие щеки, резкую морщину меж бровей.

"Папа! — думала Маша. — Нам надо переговорить с тобой обо всем, когда я приеду. Папочка, папа, ты настоящий человек, ты верный друг, а я ни разу тебе не сказала об этом! Мы с мамой просто счастливицы, что ты у нас есть".

Поздно ночью в окно постучали. Пришел Аркадий Фролович.

— Поезд завтра в двенадцать ночи. Достал даже плацкарты. Дней через восемь-девять будете в Москве.

— Что вы думаете о папе, Аркадий Фролович?

Он ответил неохотно:

— Не нравится мне телеграмма. Поля сдержанный человек. Боюсь, худы дела. Жаль, что нельзя лететь самолетом.

Глава 20

Юрий и Дорофеева ушли с лекции помогать Строговым собираться.

Усков принес для Кирилла Петровича банку яблочного варенья. Ирина Федотовна запаковала ее отдельно, не поинтересовавшись, как Дорофеева складывает вещи. Усков побежал доставать рейсовые карточки и продукты на дорогу. Ирине Федотовне было все безразлично. Она не принимала участия в сборах.

— Мой муж был тяжело ранен, — сказала Дорофеева. — И, видите, поправился.

— Да, — с благодарностью ответила Ирина Федотовна. — Я тоже надеюсь. Кирилл ни разу не болел… Но из-за Маши у меня начнется сердечный припадок! Где Маша?

До поезда оставалось еще очень много времени, но Ирина Федотовна места себе не находила и тосковала ужасно!

Усков побежал разыскивать Машу.

Маша ждала в канцелярии института, когда напишут нужные справки. У нее было такое печальное лицо, что Усков тут же вступил в препирательства с секретаршей, которая слишком долго возилась. Совсем не к месту он процитировал стихотворение Маяковского "Прозаседавшиеся". Секретарша возразила, что у нее довольно обязанностей, не хватало еще заседаний. Она разгневалась, и дело пошло еще медленней. Наконец поставлена последняя печать.

В комитете, как всегда, толпился народ. Дильда вышла проститься в коридор.

— Через полгода кончу вуз, — сказала она, — уеду в аул. Дождусь, когда старики придут за советом — значит, работаю хорошо. У нас строгие старики.

— Тебе не придется ждать долго.

— Не знаю. После войны приеду в Москву, найду тебя. Тебе хорошо было у нас?

— Хорошо.

Дильда крепко, по-мужски, пожала руку Маше маленькой сильной рукой.

Она стояла, перебирая тугую, как бечевка, косу, и смотрела, как Маша идет вдоль коридора.

— Теперь последнее, — сказала Маша Ускову.

Он ответил:

— Я провожу тебя и туда.

Усков понимал, как трудно Маше расставаться с Митей. Ее прямая и открытая любовь вызывала в нем уважение.

— Может быть, я задержусь, — сказала Маша, когда они подошли к госпиталю. — Не стоит ждать.

— Ладно, я посмотрю.

Маша ушла, а он в задумчивости уселся на пенек у арыка.

"Я настоящая скотина, — сказал он себе после недолгих размышлений. — Я не умею оказывать моральную поддержку и, как типичный эгоист, теряюсь при виде чужого несчастья".

Он растерялся бы больше, если бы знал, что произошло в девятой палате.

Когда Маша вошла, Митя думал о ней. Он думал: "Если сейчас откроется дверь и войдет не сестра и не доктор, а Маша, значит, все мои подозрения неверны".

Трижды открывалась дверь и входили доктор, сестра, санитарка. Но он задумал в четвертый и пятый раз. Наконец вошла Маша.

Митя положил на тумбочку Машину карточку.

Он все утро рассматривал ее. Он хотел спокойно и трезво обсудить факты.