Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

- Трудный и запутанный партийными дрязгами вопрос. Я сам полностью не разобрался - то ли верный соратник по классовой борьбе и близкий эмигрантский друг Инесса Арманд, то ли верный товарищ по ЦК и правительству Александра Коллонтай.

- И как же тебя угораздило вляпаться в большевистский интим?

- Кандыбаю в тот траурно-мрачный для всей Мировой Революции день по Петровке и строю планы, как бы сие долгожданное событие использовать в агитационно-финансовом разрезе. Вдруг подлетает легковая наркомовская машина, из нее выскакивают добры молодцы, заламывают мне руки, накидывают на кочан черный мешок и увозят в неизвестном направлении.

- Я бы мешка точно не вынес, тут же бы позорно скончался от разрыва сердца.

- Тяжело, не спо...

Остап замолчал на полуслове.

В зал медленно и чинно, дисциплинированным строем, с барабаном, горном и знаменем, вторглись юные пионеры.

Мы не сговариваясь покинули место клятв и торжественных обещаний.

В гардеробе задумчивый Бендер, обмотав шею старым шерстяным шарфом, влез в габардиновое, изрядно поношенное пальто с вытертым узким каракулем.

- А не откушать ли нам в каком-нибудь более культурном заведении?

Я с готовностью согласился, почувствовав проснувшийся аппетит:

- Здесь, кажется, неподалеку притаился уютный ресторанчик.

- Но уговор, Остен-Бакен, - платишь ты... Я, благодаря бывшему члену союза совторгслужащих, а ныне прогоревшему издателю детских книжек Михельсону Конраду Карловичу, в одночасье потерял весь наличный, нажитый непосильными трудами капитал...

Ресторан встретил нас слюнопровоцирующими ароматами и бодрой балалаечной музыкой.

В отдельном кабинете, за водочкой, настоянной на сосновых почках, за крупной тихоокеанской селедочкой пряного посола, за бифштексом с кровью, приправленным обжаренным лучком и чесночным соусом, Бендер продолжил свой щекочущий нервы рассказ.

- Жмут они меня справа и слева мускулистыми бицепсами, а я думаю - кранты! Наверное, перепутали с каким-нибудь белогвардейским генералом и шлепнут зазря... А не заказать ли нам по люля-кебабу и паре антрекотов?

- Командировочные на исходе.

- Намек понял... Ограничимся бифштексами... Значит, привозят меня в какое-то гулкое пустое здание и сажают на стул. Один здоровяк меня за руки держит сзади, а другой мешок с головы стягивает... Свет нестерпимый... Жмурюсь... И вдруг уверенный строгий голос из-за ширмы: "Красавец! Думаю, против этой кандидатуры у ЦК не будет возражений. Запускайте сразу за товарищем Бухариным"... А у меня от холода и голоса этого - со свирепым, отдаленно знакомым акцентом - зуб на зуб не попадает.

- Сам Иосиф...

Но своевременно замаячивший перед моим носом предупреждающий палец Бендера оборвал зарождающийся опасный вопрос.

- С девой Марией и еще не рожденным Христом, - закончил Остап тоном вышколенного семинариста.

- Аминь, - добавил я сдавленно и мелко, забыто перекрестился.

В наступившей паузе Бендер самым решительным образом расправился с бифштексом и, ковыряя спичкой в зубах, вернулся к таинственным январским событиям двадцать четвертого.

- В общем, напялили на меня кожанку с траурной повязкой и выставили к гробу... Смотрю, народ, прощающийся с вождем, оживился... Шепот по коллоному залу: сын, сын... Вылитый Ильич... Надежду Константиновну жалко... Из-за границы прибыл... Скрывали от народу... И художник, делавший с Ленина наброски, аж подпрыгнул... Зырк на меня, зырк!.. Карандаш так и летает по бумаге... А художник-то знаменитый, с алкогольной такой фамилией... Петров-Самогонов...

- Водкин!

- Вот именно... Давай-ка, еще по одной, за встречу.

- И сколько заплатили?

- Фигу... Хорошо, что живым выпустили!.. Не успел художник закончить второй набросок с моей натуры, как меня изымают от гроба и отправляют восвояси... Оказывается, кто-то из верхов возмутился принижением образа покойника. Вождь должен идеи производить, а не детей, тем более внебрачных... Поэтому, Остен-Бакен, меня на картине, появившейся позже, отредактировали самым непристойным способом, а несознательные творцы к десятой годовщине Великой Октябрьской Революции, учиненной, как ты помнишь, исключительно мной, наклепали подражаний, не смея трогать гроб с вечноживым папулей, но рабски изгаляясь над вычеркнутым из истории сыном.

- Сбылась мечта-то. Насмотрелся на Ленина вблизи, пусть и смертью пойманного.

- Не поверишь, Остен-Бакен, всю радость омрачал запах. Так от бедного Ильича перло. Я потом целый месяц благоухал этим жутким бальзамом. Гроб сочился... Эх, хороша, собака!

- Закусывай... Кстати, о гробах... Интересно, выжила ли наша лаврово-сигарная спасительница?

- Процветает. Я, вернувшись в Москву, к ней пожаловал... Увы, она успела благополучно выйти замуж за профессора консерватории по классу виолончели... Но самое смешное они, добрые сентиментальные люди, как святыню хранят у себя мой акушерский саквояж, в котором я перед отбытием на фронт передал ей накопленные нами продукты.

- Ты бы им для смеха поведал, какой за сим саквояжем тянется след.

- Остен-Бакен, мне надоело ворошить прелое прошлое.

- Тогда вернемся к прогоревшему Михельсону?