Юность под залог

– Уже, того-этого, глаза продрали? – спрашивал Парамон Андреевич. Каждый день именно в этот самый момент, после вопроса младшей сестры о том, зачем ее супруг ходит в ванную по утрам, дядя Моня появлялся на кухне с портновскими ножницами в руках, держа их как свечку в церкви. Это был тщедушный мужчина маленького роста (приходился сестре по плечо) шестидесяти семи лет. Он вечно ходил по дому в косынке, завязанной концами назад, в длинной холщовой рубашке по колено, смахивающей на ночную сорочку, из-под которой виднелись поносно-коричневые отвисшие «коленки» вконец изношенных тренировочных штанов. Если же в семье был какой-то праздник или ждали гостей, Парамон Андреевич освежал свой неказистый наряд яркой алой лентой, неизменно перекинутой от левого плеча к правому бедру вокруг неразвитой, ссохшейся какой-то грудной клетки. – Я тоже чайку, этого-того, похлебаю, – докладывал он и пристраивался на ящике с картошкой. – Сегодня осталось три простыни отстрочить и, того-этого... – делился он, разгрызая рафинад единственным передним зубом. Удивительно, но в любой день, какой ни возьми, Парамону Андреевичу оставалось отстрочить всего три простыни и «того-этого».

Жизнь метелкинской семьи напоминала Авроре званое сумасшедшее чаепитие у Сумасбродного Шляпника из сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес».

Побродив по квартире, супруги наконец уходили на работу, а дядя Моня садился за швейную машинку у окна и строчил, строчил, строчил... Казалось, он был рожден лишь для того, чтобы сделать в своей жизни один нескончаемый шов и обмотать им несколько раз земной шар – в этом он видел тайный смысл своего существования.

Когда наша героиня училась на втором курсе швейного училища, она не так остро переносила этот монотонный, давящий, буквально губительный образ жизни нового семейства. Хотя после бурных проводов мужа в армию она сразу ощутила дикую пустоту как в квартире Метелкиных-Пеньковых (Пеньков – фамилия Парамона Андреевича и девичья Ульянина), так и в своей душе. Однако учеба и общение с единственной верной подругой и сокурсницей Тамарой Кравкиной – чрезвычайно упрямой девицей с телячьим взором рыбьих глаз, которая и на втором курсе, сохраняя поистине болезненную верность Авроре, встречала ее каждое утро на остановке и буквально ловила у троллейбуса, для чего выезжала из подмосковного города Видное на полчаса раньше, – развлекали и отвлекали нашу героиню от повседневных серых будней. Более того, Кравкина настолько вошла в интересное положение подруги, что, казалось, сама забеременела. Тамара бегала в ближайший от училища магазин за глазированными сырками, «холодком», а иногда и томатным соком в стеклянных литровых банках для Авроры. Очень скоро Аврора не мыслила себе жизни без преданной и отзывчивой Кравкиной и так приросла к подруге сердцем и душой, что проводила с ней все свободное время.

Тут ваша покорнейшая слуга вынуждена переключиться на близких Авроре Владимировне людей, отступить, так сказать, от наиважнейшей, основополагающей, центральной линии сентиментальной прозы – а именно темы любви главных героев – по той простой причине, что один из них служил в армии, другая – вынашивала в своем чреве его ребенка. О какой всепоглощающей страсти тут может идти речь?! Отношения между возлюбленными развивались исключительно в письмах друг к другу, которые были довольно однообразны и скучны: «Я тебя люблю! Я скучаю! Жду! Ночами не сплю!» и т. д. и т. п. А родственники героини нам пригодятся! О! Как они нам еще пригодятся! Поверьте, было бы неразумным со стороны автора терять их из виду!

Что касается Аврориной матери (Зинаиды Матвеевны Гавриловой) – она с беременностью дочери как-то заметно поутихла, помрачнела, погрустнела. Ее роман с бывшим супругом, отцом нашей героини (Владимиром Ивановичем Гавриловым), ранее то угасающий, то воспламеняющийся с новой силой, заглох, похоже, окончательно. И на это была довольно веская причина.