Юность разбойника

— Иди, подавать будешь!

Ергуш схватил овцу, подвел к Яно, повернул ее к нему и стал держать. Яно взялся за вымя, направил соски в подойник, стиснул. Подойник он придерживал ногами — не ровен час, лягнет овца, молоко прольет. Овечка заблеяла — больно ей было. Молоко брызгало, циркало в подойник. Овца подняла хвостик, Яно отодвинул ее, чтоб черные «орешки» не попали в подойник.

— Дура! — рассердился Яно.

Через некоторое время Ергуш опять придвинул к нему овцу, и Яно стал доить. Вымя сделалось мягким, боль прошла. Овца больше не блеяла, стояла терпеливо.

В овчарне уже стало темно. Ергуш на ощупь искал неподоенных овец. По очереди подводил к Яно.

— Еще одну найди, — сказал Яно, — последняя будет тридцатая. Мы двадцать девять подоили.

Ергуш нащупал в темноте полное вымя у одной овцы, схватил ее, потащил. Овца брыкалась, слюной брызгала. Но Ергуш держал ее крепко, сильной рукой повернул непокорную, подтащил Яно. Яно тронул вымя, оттолкнул, засмеялся.

— Это баран! Сам дои, если хочешь!

Он встал и сам нашел последнюю овцу.

На ужин была картошка на сале. Запивали простоквашей. Мужчинам полагалось еще и по куску сала; Ергушу положили на тарелку грудку творога.

— Спать можешь со мной, — сказал ему носатый Яно. — Хорошо нам будет в овине — как на барской кровати!

Яно встал, сказал всем:

— Доброй ночи!

Ергуш поблагодарил за ужин, попрощался и пошел с Яно.

Отворили дверь овина, посидели с Яно на пороге перед сном.

Отворили дверь овина, посидели на пороге перед сном. Яно запел тихо, жалостливо:

Эй, отвори-ка, милая, двери,
Мне в лицо студеный ветер веет…[11]

Долго пел он про милую и разбойника. Ночь залегла вокруг тихая, темная. Звенели комары, попискивали летучие мыши. Белая кошка пролезла под телегой, взбежала по лесенке на сеновал.

— Ну, пошли спать, — сказал Яно. — Завтра рано подыматься.

Обошли соломорезку и взобрались на солому — под самую крышу. Яно дал Ергушу коврик; долго пристраивался, шуршал соломой. Ергуш завернулся в коврик, зарылся в солому, глаза зажмурил…

Над овином звенели комары, попискивали летучие мыши. Лежала надо всем тихая ночь.

УКРОТИТЕЛЬ

Любопытными глазами заглядывал рассвет через щелки в двери овина.

Яно зашуршал, завозился в соломе, выбрался из своего гнездышка, разбудил Ергуша.

— Вставайте, молодой барин, коли хотите крестьянином быть! — сказал он.

Соскользнули с соломы, вытрясли соломинки из-под рубашки. По примеру Яно Ергуш тоже отправился к речке — умыться студеной водой. Сбросили рубахи, вошли в воду по колена. Обливались до пояса, переступали в воде.

— Будешь легкий, как птица, когда хорошенько ополоснешься, — молвил Яно, приглаживая мокрые волосы ладонью. — А теперь пошли коней кормить.

Лошадям задали овса, чтоб сильней были в работе. Ергуш чистил конюшню, сгребал навоз, выносил к навозной куче. Конюшню подмел, посыпал сухими опилками. Яно чистил коней скребницей, наводил глянец щеткой с короткой щетиной. Большим гребнем расчесал желто-белые гривы и хвосты. Лошади стояли терпеливо.

Крестная позвала:

— Идите есть, пора скотину выгонять!

— Сейчас! — гаркнул Яно.

Лошади вздрогнули, мотнули головами, удивленно посмотрели на хозяина: не понимали, зачем кричит.

На весь дом вкусно пахло шкварками: их принесли на стол вместе с нарезанным хлебом. Несколько чистых кружек стояло вокруг кувшина с парным молоком. Все уселись, стали есть шкварки с хлебом, запивая молоком. Работнику Томашу отделили самую большую порцию.

На дворе брякали колокольцами коровы, позванивали бубенчиками овцы.

— Собо́ня, пошла пастись! — кричала на корову крестная; она погнала скот в деревню.

Трубил пастух, нетерпеливо щелкал кнутом — слышно было даже в доме.

— Вот как мы сделаем, — предложил старший сын крестной, Ондрей. — Ергуш, добрый работник, пусть едет с Томашем на Ямки картошку окучивать. Мы же все поедем за дровами, свезем их во двор.

Яно взглянул на Ергуша:

— Мама тебя не заругают?

— Не заругают!

— А пойдешь?

— Чего ж не пойти?

Яно согласился.

— Вы, старый, присматривайте, как бы с ним чего не случилось, — наказывал он Томашу.

Томаш проворчал что-то под нос.

Стали запрягать — от сытости силы прибавились. Томаш положил в легкую телегу плуг, сечку, овес, мешок с сеном. Вернулась крестная, подала Томашу узелок.

— Это вам на двоих. Поедите на завтрак. Обед сама принесу… Приглядывайте за парнишкой-то.

Томаш, сутулый, старый великан, посмотрел сердито, ничего не сказал. Поворачивался он медленно — ленив был.

Сели в телегу: Томаш впереди, Ергуш сзади. Яно провожал их взглядом:

— Держись, работник!

Он смеялся, грозил шляпой Ергушу.

Выбежали со двора, проехали немного по дороге, свернули к кладбищу и стали подыматься в гору по крутой дороге, по бокам которой поднимались высокие откосы. Выше, выше, вот они уже над Вырубками… Ергуш видел всю деревню — вон овцы и козы перед фабрикой, вон коровы в речке; коровы двигались — их сгонял пастушонок Палё.