Юность разбойника

— Покажите-ка миски! — крикнул дядя Кошалькуля, отец Йожо и Зузки, большой чудак и хитрец. Он был старше всех, кто собрался косить, и одна нога у него деревянная. Так и ковылял он от мужика к мужику; фуяра под мышкой, коса на плече. — Покажите, говорю! — Лицо у дяди Кошалькули все расщеплено морщинками, шляпчонка на нем, как мешочек для бруска, без всякой ленты. — Чтоб знать, кто сколько умнет!

Смеется Кошалькуля, так и режет горячими глазами.

Мужики с хохотом вынимают миски. Ергуш сидит в сторонке, под фабричной стеной, смотрит, что будет дальше. Миски у всех небольшие, тарелки на три, у многих они одинаковые. Трудно решить, кто самый большой едок.

Дядя Кошалькуля покосился на Ергуша из-под шляпы:

— Вот беда, порядочной посудины не найдешь! — Он подковылял к Ергушу, потянул его за руку. — Вставай! Покажи свою миску!

У Ергуша сумки нет, миску он привязал к поясу. Кошалькуля отвязал ее, сравнил с другими. Оказалась больше всех! Тут дядя Кошалькуля захохотал:

— Видели? Самого от земли не видать, а миска что лохань! Ергуш, Ергуш, в отца пошел!..

Все смеются, хохочут, будто гроза гремит. А Ергуш, весь сжавшись, краснеет от стыда.

Со двора Будачей выехали на телегах Ондрей, Йожо и Яно. Первая и вторая телега — с решетчатыми бортами; на них котлы, косы, грабли и мешки с продовольствием. Последняя телега — с дощатыми бортами; к ней три барана привязаны — блеют, плачут. Мутными, влажными глазами озирают они этот бренный мир… За последней телегой шагает старый Томаш с теткой Носа́лькой, что за мельницей живет. Теперь все ясно: сыновья крестной тоже едут косить на Блудов Верх, везут с собой запасы продуктов. Тетка Носалька — она в широких юбках, в чепце и оплечье — знаменитая повариха; тетка и на свадьбах стряпает. Значит, будет за кухарку. Томаш, ленивый работник, будет дрова носить, огонь поддерживать.

Длинноносый Яно свистнул сквозь пальцы, закричал:

— Ергушко-о-о! Пойдем, милый!

Ергуш выхватил свою миску из рук дяди Кошалькули — тот и рта раскрыть не успел — и побежал за телегами, к Яно.

— Мужиков ждать нечего, — сказал ему Яно. — Пока еще соберутся… А может, они нас и обгонят — напрямик пойдут, крутыми тропками.

Ергуш подошел к баранам, погладил их. Каждого особо — по голове, по мордочке. Они перестали жалобно блеять, смотрели на него грустно, мечтательно. Наверное, грезились им тихие, бескрайние луга, где нет людей, нет пастухов. Роса блестит, отражает зелень трав, качаются лохматые головки цветов. Мирный покой ходит там добрым пастухом…

— Ергушко! — Яно взял его за рукав, притянул к себе. — Что с тобой, скажи мне? Ты такой смутный. Кто тебя обидел?..

Ергуш ответить не мог — язык не поворачивался. Посмотрел на Яно, улыбнулся как бы через силу. Где-то в глубине его глаз будто тихонько шел дождь. Ергуш только покачал головой: мол, нет, нет, никто его не обижал.

Будто облачко село на лицо Яно, да быстро пронеслось. Он глянул из-под полей шляпы:

— Нно, Ферко, Мишко! — и кнутом щелкнул.

Шли молча. Ергуш думал:

«О нянё моем упомянули… А у меня ведь не было нянё — мама никогда о нем не рассказывали…»

Яно под перезвон бубенцов на хомутах лошадей напевал тихонько:

Эх, пахарем не буду,
Разбойником буду
И гонять я стану
Овечек повсюду, овечек повсюду…

Эх, овцы да бараны,
Сызмала я с вами,
И мой дом родимый —
Луга да поляны, луга да поляны…

Ергуш опять приблизился к баранам, погладил их задумчивые мордочки.

НА БЛУДОВОМ ВЕРХУ

Телеги уже подъезжали к Блудову Верху по едва различимой дороге. Вот уже слышны звон кос, голоса косарей: мужики выкашивали место для табора под самым теменем горы, возле гигантских буков. В этом месте склон горы как бы прогнулся, образовалось большое, с ровным дном, углубление. Ветры проносились над ним, солнце било в него через деревья. Здесь хорошо было укрыться и людям и животным и днем и ночью.

Телеги добрались до этой лощины к закату. Мужики сгребли скошенную траву, установили котел и теперь помогали тетке Носальке: носили воду, готовили дрова. Чтоб на всю ночь хватило. Поодаль, под самым развесистым буком, устроили из камней очаг и около него сложили кучу толстых поленьев. Будут подкладывать по одному — костер будет светить и греть. Все улягутся вокруг костра, поболтают да и заснут до рассвета.

Ергушу нечего было делать. Никто не давал ему работы, никто на него не обращал внимания. Он помог Будачам выпрячь лошадей, их стреножили и пустили пастись: с одной стороны лощины трава была жиденькая, косить ее не стоило. Туда и отвели коней; они фыркали, щипали травку, перескакивали связанными ногами.

В вечернем солнце Блудов Верх стоял задумчивый, замечтался будто. По лугам, разбежавшимся на все стороны, переливалась красная от закатного света трава, теплый ветер ворошил ее. Цветы поворачивались к солнцу, а оно спускалось, уходило все ниже, куда-то в провал на краю земли… Золотая пыль рассыпалась над лесом.