Юность разбойника

Нацко и Штево с завистью посмотрели ему вслед, скорей откололи льдину побольше и поплыли следом. Нацко кричал — боялся. Ергуш был уже далеко, на быстрой воде. Вот льдина его наткнулась на корягу, Ергуш поскользнулся. Схватился за ветки вербы, выскочил на берег, только ноги замочил. Вторая льдина разломалась, Штево и Нацко свалились в воду. Пронзительно крича, они поскорей выбрались на берег.

— Давайте еще раз! — звал их Ергуш.

Спустились на льдинах еще раз, и еще два раза.

К вечеру небо очистилось, подморозило. Мокрые башмаки и штаны замерзли, стали твердые, как рог.

— Только, чур, не говорить, что мы делали, — сказал Штево. — Пора домой, вода совсем уже черная.

Ангелы и солдаты остались в ледяном вертепе — усатые, забитые, брошенные. Все целились друг в друга из длинных ружей.

КАК РАСШИРИЛИ МОСТКИ

Зима собиралась уходить. И на прощанье захотела показать себя во всей красе. Сначала потемнело небо, как будто солнце погасло. Потом начали падать хлопья снега, большие, как шапка. Падали с вечера до утра. От забора остались одни верхушки кольев. Деревья стали белые-белые. Длинные полосы снега налипли на телефонные провода; провода низко прогнулись от этой тяжести.

Утром проросли сквозь облака солнечные лучи, похожие на длинные-предлинные соломины. Синицы затенькали: «Тень-плетень, тень-плетень…» Одна заводила в саду, другая откликалась в ольхах на берегу Ольховки. Одна перестанет — вторая начнет. А третья, где-то уже за Катреной, закончит тоненько-тоненько.

Снег облеплял ноги, ботинки промокали. Шли в город женщины с корзинками, с трудом вытаскивали ноги из мокрого снега. Длинные юбки — чтоб не замочить — подоткнули за пояс. Шли сгорбившись, тяжело было идти.

Вдоль канавки, по которой текла «теплица», журчала вода. Стекала в канавку тонкими струйками со всех сторон. Прилетели дрозды, поковырялись желтыми клювиками в корнях растений и улетели. Вверх, к Вырубкам… Ореховка появилась — она была веселее обычного. Цвиркнула у лапинской калитки, зашагала под мостки, но недолго там пробыла. Кто-то затопал по мосткам, пришлось ореховке скорей удирать.

А это Ергуш взбежал на мостки. Встал, посмотрел на дорогу, на поля, на ручейки и деревья. Потом бегом вернулся во двор, постучал в окошко кухни:

— Рудко, выходи! Давай играть!

Рудко вышел, ясно улыбаясь.

Ергуш принес из сарая две лопаты. Рудко дал ту, что поменьше, сам взял большую и сказал:

— Уберем снег со двора, и будет у нас лето. Земля высохнет, будем играть в пуговки.

Рудко вытер нос рукавом, схватил лопату и начал возить ею по снегу. Сопел, живот выпятил; работа никак у него не спорилась.

— Не можешь, — сказал Ергуш. — Ты еще маленький. Смотри, вот как надо!

Ергуш подхватывал снег на лопату, перебрасывал через забор. Рудко попробовал делать так же, но не достал до забора. Тогда он вышел за калитку и стал сбрасывать снег с мостков в канавку.

Когда Ергуш добрался до мостков, время уже близилось к полудню. Из города потянулись женщины с корзинками. Иногда их догоняли сани или повозки с плетеными кузовами, тогда женщины, чтоб не отступать в глубокие сугробы, пускались бегом впереди саней, отыскивая в сторонке утоптанное местечко.

Ергуш смотрел, как они бегут вверх по дороге. Смеялся.

— Надо расширить мостки, — сказал он брату. — Больше поместятся.

И он стал помогать Рудко сваливать снег с мостков в канаву.

Канава заполнилась, мостки казались шире. Мальчики носили снег со двора, засыпали канавку; сравняли снег с мостками.

— Вон идут женщины, и сани за ними. Уйдем! — Ергуш схватил Рудко за руку, втащил во двор.

Женщины бежали впереди саней. Подбежали к мосткам, встали на них, обернулись к саням — может, кучер знакомый, может, позовет подвезти. Шаг в сторону, шаг назад — и сейчас же крик: две женщины провалились на поддельных мостках! Только две темные дыры остались после них в снегу.

— Пойдем в сарай! — тащил Ергуш брата за руку.

— Ах ты безобразник! Ах оголец бессовестный! Да как тебя господь бог терпит! — бранились женщины, помогая двум подружкам выбраться из канавы.

Вышла на крыльцо мама Ергуша — посмотреть, что случилось.

— Ох и разбойник у вас сын! — тонким голосом закричала одна старушка. — Лучше надо воспитывать!..

Они ушли, мостки опустели.

Мама взошла на них, осмотрела, покачала головой. Потом подошла к сараю, заглянула туда и тихо, серьезно сказала:

— Плохо ты сделал, Ергуш. Старых людей не уважаешь.

И вернулась на кухню.

Ергуш сразу перестал смеяться. Опечалился. Пробрался он в кухню — виноватый и молчаливый. Смешно ему было и грустно. Хотелось и плакать и смеяться. Что-то давило его. Чтоб наказать себя, он весь день просидел в углу и не обедал.

РЫЖИК АТАКУЕТ

Весеннее солнце водило большой хоровод. Весело сверкало оно золотым огнем. Лучи его несколько дней плясали по снегу.