Едва Леонид заметил скорбно бредущего Вячеслава, он пошел ему навстречу.
— Пошто закручинился, шуряк?
Вячеслав помялся, но не посмел прибегнуть к скрытности: так нежно пекся Леонид сегодня о его настроении.
— Назидание о благодарности родителям обкатывал в уме.
— Похвально! — сказал Леонид, выслушав торопливую исповедь Вячеслава, и тут же ударился в балагурский тон: — Благодарность? Пережиток. Что-то в етом дикое, от деревни, от еённой сердобольности. Мы — человеки двадцатого века. Деревня, почитай, нами заменена на поселки и города. Все превратим в город, все, а опосля в шлак. Зазря, что ль, всяческих домн понаизобретали? — И опять строго, проникновенно: — Русская, Славка, у тебя душа, совестливая. Собственно, малыш, мы-то, русаки, недавно объявились на важной исторической роли. Дети мы, русаки, потому благородство, честь и совесть в нас держатся прочно.
— Не во всех.
— В основном.
— Но я в основном считал себя чистым, а на поверку оказался равнодушным к родному отцу. Разве это чистота?
— Мучения совести — признак чистоты.
— Они бывают и у страшных преступников. У меня внутренние срывы. Не решусь признаться. Перестанешь уважать.
— Чего не было, того не было. Так что признавайся.
— Брось ты с шуточками.
— Что? Мышке слезки, кошке игрушки?
— Пойми.
— Я-то тебя понял. Ты пойми себя. Срывы? Чьим глазом взглянуть. Мечешься. Ну ладно, дальше надо резать.
Прежде чем пройти к стеллажу, Леонид пропел проказливую частушку на манер веселой башкирской песни:
Напевая, он мелко строчил каблуками по чугунному полу, как делают это башкирские девушки и парни на вечерках в деревнях у подножья хребта Ирындык.
15
С завода они поехали в гараж. Ремонт мотоцикла закончили засветло. Чтобы помирить Вячеслава с отцом, Леонид надумал устроить мальчишник.
Пока Вячеслав ходил в магазин, Леонид разговаривал с Камаевым по телефону. Позвал Камаева в гости, тот уклонился: нет настроения. Леонид прибегнул к притворству: кабы, дескать, он был при славе, чинах и депутатстве, то Камаев бы его не гнушался и захаживал на огонек без церемоний. Камаев ухмыльнулся и окрестил его демагогом. Для порядка Леонид пообижался, попыжился, однако больше не стал прибегать к уловкам, рубанул-прямиком: Славка, мол, шибко почитает своего папу и желал бы с ним объясниться в подходящих условиях. На это Камаев сказал, что для такой цели самые подходящие условия — родительский дом. Попытался завлечь Камаева природой. Мотоцикл на ходу, катанем на два дня в горы, поохотимся, порыбачим и, конечно, поплотней притремся душами. Камаев простецкий мужик, не злопамятен и на природу любит выскочить, а тут заартачился, проявил угрюмую самонравность. Охотиться сейчас подло: последнюю дичь добивать. Клев плохой: рыбу, как и дичь, почти на нет извели. Притирается металл к металлу, душам это ни к чему. Душе необходим простор, как звезде, ну и галактическое равновесие.
— У людей оно — согласие, Сергей Филиппович.
Камаев согласился с Леонидом, Леонид было опять начал зазывать Камаева в гости («Чего тебе стоит? С дочерью покалякаешь. Встречаетесь в год по обещанию. И ради Славки, ради Усти с Тамарой, даже ради Василька...»), но Камаев его оборвал, а следом попросил с увещевающей интонацией не поить Вячеслава водкой. Леонид взъерепенился, крикнул, что обязательно напоит Вячеслава до сшибачки, да и сам крепко надерется и придет к Камаеву, дабы устроить с ним матч французской борьбы.
Когда Леонид выскочил из телефонной будки, он решил отменить выпивку и завтра на рассвете уехать в горы. Вячеслав одобрил его решение, но намекнул, что не мешало бы взять в коляску кого-нибудь для украшения. Чтобы поманежить Вячеслава, Леонид сказал, что возьмет в коляску Ксению, и заметил просветление на лице Вячеслава. Порадовался тому, что шуряка не огорчило это, а также тому, что присутствие Ксении в горах, как всегда, будет придавать его настроению чувство грандиозности.
Леонид, казавшийся Вячеславу пожилым человеком, сохранял, по его наблюдениям, некоторые умилительные юношеские свойства, к примеру влюбленность в Ксению. Свою влюбленность Леонид не умел прятать и по каким-то невольным побуждениям с гордой откровенностью проявлял на людях. И хотя для Леонида мысль о том, что он обязан ради Вячеслава оставить Ксению дома, была предательской мыслью, он заявил, что по справедливости надо бы взять в горы Тамару. Вячеслав рассиял. Леонид, довольный собственной самозабвенностью, вернулся в будку телефона-автомата и набрал по подсказке Вячеслава номер Заверзиных. И тут их обоих постигло разочарование: отчим Тамары ответил, что она отбыла в деревню для уборки овощей.
Поехали вдвоем. Ксения осталась. Она и Устя готовились к засолу яблочных помидоров и собирались наварить на всю зиму кабачковой икры.