Юность знаменитых людей

«Это — прибавил афинянин — божественный Гомер, говорящий на человеческом языке с такою же прелестью, с какою он пел в былые времена, языком богов!»

Когда Геродот прервал чтение, чтобы перейти ко второй книге, раздались громкие рукоплескания, что свидетельствовало о благоприятном впечатлении, произведенном им на слушателей, хотя в первой книге была только история изнеженных народов Азии, порабощенных впоследствии греками.

Историк читает об Египте, Аравии, возвращается снова к Азии… и снова рукоплескания.

Наконец он открывает летописи Греции, читает о борьбе греков с варварами, которые осмеливались думать о порабощении Эллады, читает о геройском сопротивлении, о подвигах и победах борцов за свободу… и вот, он возбуждает уже не удивление, а энтузиазм. Не только слог его пленяет слух, но и самая речь восхищает граждан: слава прошедшего восстает пред слушателями во всем своем величии и во всей реальности. Как только историк прервал свое чтение, все собрание поднялось, и воздух огласился восторженными криками:

«Честь и слава Геродоту Галикарнасскому! Честь и слава тому, кто обессмертил великие деяния Греции! Слава отцу истории!..»

Возгласы сопровождались продолжительными и шумными рукоплесканиями; из всех побед, одержанных на празднестве, победа Геродота была несомненно самая блистательная и самая бесспорная.

Но человек, на которого обрушился поток похвал и рукоплесканий, продолжал чтение, не обращая внимания на произведенное им впечатление, а в промежутках не смотрел на толпу, но на одно только существо из всего многочисленного собрания.

Быть может потому, что лицо это оставалось неподвижным в то время, когда все прочие громко выражали историку свои восторги? Потому, может быть, что лицо это занимает место среди афинских граждан, и историк считает его голос имеющим важное значение в собрании? — Нет. Существо это, привлекавшее внимание Геродота, не могло нести никакой общественной обязанности, не могло иметь значения при решении дел в народных собраниях. Это ребенок, который пришел на олимпийские игры со своим отцом. Но ребенок этот был так глубоко тронут чтением, что историк не мог не обратить на него внимания, хотя ему внимали десятки тысяч. Слезы, навернувшиеся на глазах ребенка, Геродот ценил выше шумных рукоплесканий многочисленной толпы.

Чтение было окончено; один из самых почетных граждан города Минервы (город Афины считался под покровительством этой богини мудрости, войны и искусства)[4], повторив всеобщие похвалы, сказал: «Пусть имя одной из девяти муз дано будет каждой из девяти несравненных книг Геродота Галикарнасскаго!» Слова эти повторены были единодушно всем собранием.

Сойдя с эстрады среди шумных приветствий, Геродот прошел через толпу афинян к ребенку, привлекавшему его внимание, и спросил его имя.

— Меня зовут Фукидидом, я из рода Мильтиада, и вот Олор, мой отец, — отвечал ребенок.

— Твой сын имеет влечение к славе и к науке, — сказал Геродот, обращаясь к Олору. — Позаботься о развитии его прекрасных способностей, и имя Фукидида будет одним из тех, которые прославят Грецию.

Если вы хотите знать, сбылось ли предсказание историка, то выслушайте Квинтилиана, римского писателя, мнения которого и теперь еще пользуются уважением: «Греция имела много знаменитых историков, но все согласны с тем, что из числа их двое превзошли всех остальных и имеют одинаково важное значение. Сочинения Геродота отличаются плавностью, точностью, обстоятельностью; произведения Фукидида — ясностью, сжатостью и неуклонным преследованием раз поставленной цели».

Геродот самый древний из историков, оставивших нам свои труды; он описал славные войны греческих племен, соединившихся для отпора азиатских завоевателей; Фукидид повествует о злополучных распрях, которые привели к гибели те же самые племена, подпавшие вслед за тем под власть их общего врага. По особенностям своего характера, Фукидид избрал для своих произведений форму, противоположную той которой придерживался его предшественник Геродот, но нет сомнения, что стремление сделаться историком было в нем порождено публичным чтением отца истории на Олимпийских играх.

Из под вечно-лазоревого неба Греции перенесемся в более пасмурную Германию, от времен давно минувших — к временам новейшим.