Юность знаменитых людей

Я много слушал и мало говорил. Учился многому, но не выучился почти ничему. В начале 1789 г. мой отец, проживавший в Анжу, возвратился к Париж. Решено было поместит меня в пансион предместья Сент-Антуан, куда меня и отдали; но я не помню, учили ли меня в этом пансионе читать и писать. Однако я прочел уже Генриаду Вольтера и перевод освобожденного Иерусалима Тассо, подаренные мне дядею, который хотел приохотить меня к чтению. Каким образом я выучился читать, — я никогда не мог себе в этом дать отчет. Непродолжительное пребывание в этом пансионе оставило во мне два воспоминания, которые я с удовольствием всегда возобновляю в своей памяти. В пансион часто приходил старик; он навещал своего внука, самого старшего из воспитанников, который обыкновенно пребывал в беседке в углу сада. Я тихонько ходил подсматривать сквозь ветки настурции и душистого горошка на почтенного старика, имя которого часто слышал от товарищей: это был поэт Фавар, пользовавшийся в свое время большою известностью. Меня и теперь еще не покидает мысль о том, почему, при моем круглом невежестве, я ощущал особенные удовольствие каждый раз, когда смотрел на престарелого поэта. Не было ли это смутным предчувствием моего собственного призвания?»

Так как Беранже упомянул о Фаваре, то я прерву рассказ, чтоб предоставить слово старому поэту, который также оставил интересные воспоминания о своей юности или, лучше сказать, о своих первых шагах на литературном поприще.

«Мой дед — говорит Фавар — был секретарем Суассонского интенданта; он умер, потеряв все свое состояние. Вдова, не имея возможности дать образование своим детям и желая обеспечить их участь, решилась отдать их в обучение ремеслам. Один из сыновей ее был отдан в ученики к пирожнику в Париже и достиг таких успехов, что впоследствии открыл собственную лавку. Я был сыном этого пирожника. Отец и мат сами заботились о моем воспитании в первые годы детства. В короткое время, не прибегая к учебникам, они весьма остроумным способом выучили меня читать и писать буквы. Однажды отец делал при мне разные буквы из мягких свинцовых пластинок; на мой вопрос, что он делает, он отвечал мне, что изобрел особую игру в буквы. Я просил его научить меня этой игре; немного помедлив, чтобы желание мое разгорелось, отец сделал вид, что уступил моим просьбам, и с тех пор я усердно занимался игрою в буквы. Когда я вел себя дурно, то мне запрещалось играть в буквы, — это еще более увеличивало мое желание заниматься ими. В течение десяти месяцев я научился таким образом бегло читать и выводить слова на бумаге. Моя мать сделала вид, что желает учиться латинскому языку; я должен был повторять с ней первые правила и поправлять ее ошибки. Мой отец был человек веселого нрава; меся тесто и делая пироги, он пел песни. Афоризмы, которые он перекладывал на куплеты, научили меня правилам нравственности; распевая вместе с ним эти куплеты, я легко заучивал их. Мать с своей стороны старалась просветить мой ум нравоучительными баснями и эпизодами из истории, сообразуясь с моим развитием.

Семи лет я был отдан в пансион, а через три года из пансиона перешел в училище Людовика. Усиленные занятия расстроили мое здоровье; я заболел во время каникул. Отец, крайне опечаленный этим, взял меня из школы и, так как мне строго запретили даже читать книги, — начал учить своему мастерству. Я очень жалел, что оставил училище, и один из моих знакомых, аббат Валле, принимая во мне участие, вызвался заниматься со мною. Мать, желая развить во мне охоту к научным и литературным занятиям, снабжала меня, тайно от отца, различными книгами; некоторые из них я покупал на свои собственные деньги. Отец любил театр и часто водил меня с собой. Я сочинил водевиль и показал отцу; он был так восхищен моим произведением, что предоставил мне полную свободу заниматься литературой и позволил мне снова приняться за учение. Таким образом, я возвратился в прежнее свое училище; в течение шести месяцев я слушал там лекции знаменитого историка… Смерть отца прекратила мои занятия; сыновняя обязанность и любовь к матери указывали мне на необходимость приняться за дело».