Юность знаменитых людей

Я долго не мог оправиться от потрясения; мое зрение, до тех пор очень хорошее, весьма пострадало; поступить в учение к часовщику мне было уже невозможно. Тетка понимала однако, что мои занятия по хозяйству в гостинице не могут обеспечить мое будущее. Кроме того она заметила, что мое маленькое тщеславие всегда чувствовало себя оскорбленным, когда мне приходилось служить за столом или идти в конюшню. Она отдала меня к золотых дел мастеру; но учитель мой, человек очень бедный, выучил меня лишь очень немногому. Из его заведения я перешел к нотариусу, который сделался потом мировым судьей. Этому прекрасному человеку удалось поместить меня в типографию, только что основанную Лене в Перонне. Я пробыл там два года, охотно занимаясь работой; но я не мог сделаться хорошим наборщиком по своей малограмотности. Сын Лене который был немного старше меня, стал моим другом и старался научить меня началам родного языка; ему удалось также передать мне правила стихосложения. Я не скажу, чтобы именно он возбудил во мне расположение к стихотворству, так как я уже давно чувствовал его. Двенадцати лет, не имея понятия о том, что стихи подчиняются какому-нибудь размеру, я писал рифмованные строки одинаковой ширины по двум линейкам и полагал, что стихи эти также правильны, как стихи Расина…»

^{Беранже.}

Отозванный из Перонны, Беранже возвратился в Париж к отцу, который нуждался в его помощи для финансовых операций, не имевших впрочем никакого успеха. Отец Беранже открыл в Париже кабинет для чтения и вверил его надзору сына. Это занятие оставляло молодому человеку много свободного времени, которое он употреблял на сочинение стихов. Но в то время ему было восемнадцать лет, а имя Беранже сделалось известным только на тридцатом году жизни поэта. Сколько опытов и усилий сделано было в продолжение целых пятнадцати лет! И сколько также лишений пришлось перенести Беранже в первое время! Сатиры, комедии, водевили, исторические произведения, — он перепробовал все, но из всего этого ничего или почти ничего не сохранилось. Путь к известности суров и труден; Беранже испытал это больше, чем кто-либо. Сколько различных перемен он должен был испытать, прежде чем достигнуть цели! Мальчик в гостинице, золотых дел мастер, клерк у нотариуса, наборщик, — он прошел все эти многочисленные профессии, прежде чем сесть в кабинет для чтения в качестве библиотекаря. Впоследствии Беранже служил при университете; там его занятия были чисто канцелярские; он удержал их за собою до того времени, когда успех его песен открыл ему новый источник существования.

Так как уже два писателя дали нам свое жизнеописание, то обратимся к третьему.

Валентин Жамере-Дюваль был сын бедного крестьянина маленькой деревни Артенэ в Шампани. Ему не было еще десяти лет от роду, когда отец его умер, оставив вдову со многими детьми в жертву нищете. Валентин был старший в семье; мать тотчас же поместила его в услужение к соседу, который поручил мальчику стеречь индюшек.

Должно быть Валентин стерег их плохо, потому что по прошествии нескольких месяцев, он был выгнан хозяином с таким позором, что, не смея возвратиться к матери и не желая быть ей в тягость, пошел куда глаза глядят, надеясь на милосердие Божие и на помощь добрых людей. Это было в начале суровой зимы 1709 года; путешествие казалось очень тяжелым Валентину, лишенному всяких средств к существованию.

«Когда я шел из Прованса в Бри, — рассказывает он сам, — я чувствовал такую жестокую боль, что мне каждую минуту казалось, что голова моя распадается. Подойдя к одной ферме, я умолял вышедшего из дверей человека дать мне приют, чтобы обогреться и прилечь; я не мог дольше переносить мучительную боль. Этот человек тотчас же провел меня в овечий хлев, где дыхание этих мирных животных согрело меня и уничтожило оцепенение, в котором я находился; что же касается до головной боли, то она доводила меня почти до обморока.

На другой день утром фермер, зайдя взглянуть не меня, испугался моих сверкавших воспаленных глаз, распухшего лица и красного тела в прыщах. Не колеблясь, он объявил, что у меня оспа, что я неминуемо должен погибнуть, потому что он решительно не может содержать меня в течение такой продолжительной болезни; но и помимо этого, вследствие переменчивой погоды, моя болезнь непременно должна быть смертельна. Он видел, что я не в состоянии выдержать дорогу до места где мне могли оказать действительную помощь. Увидев, что я не в силах отвечать на его сочувственные слова, фермер был тронут и, оставив меня, возвратился с узлом старого белья, в которое завернул меня, как мумию, сняв с меня предварительно мои лохмотья.

Так как овчарня была устлана подстилками из навоза, то фермер, убрав некоторые из подстилок, очистил для меня место, покрыл его соломой, а на эту солому положил меня, посыпав ее пухом; затем он покрыл меня теми самыми подстилками, которые прежде снял с земли, т. е. навозом. Укутав меня таким образом, он перекрестил меня и оставила на волю Божию, так как был твердо убежден, что я умру.