Юные годы медбрата Паровозова

А сам отправился в ординаторскую за Кимычем. В ординаторской по телевизору шел хоккей. Играли наши с чехами. Кимыч в тот день дежурил по другому, первому блоку, но наш блоковый доктор Мазурок был на каком-то сложном вызове в роддоме. Кимыч нехотя поднялся с дивана и пошел смотреть Мерзавкина.

– Леша, ну ты же понимаешь, – сказал он, полистав историю болезни, – если у больного с ЧМТ[4] на фоне искусственной вентиляции такая картина, тут уже ничем не поможешь. Он же вклинивается!

“Вклинение” – это такой специальный термин, означающий, что отекающий продолговатый мозг сдавливается костными структурами черепа. Тут уж действительно без вариантов. Кимыч был прав на все сто.

Я успел позвонить Вере незадолго до остановки. Мы с Танькой Богданкиной еще пять минут честно реанимировали Мерзавкина, хотя в наших действиях и не было никакого смысла. Потом бросили. А Вера получила только две пленки из трех в свою коллекцию. Она сама все поняла по отсутствию массажных толчков на мониторе.

Я опять пошагал за Кимычем. Он бы нипочем не сдвинулся с места, но тут в матче объявили перерыв. Началась программа “Время”. Кимычу снова пришлось преодолеть те полсотни метров, что разделяли второй блок и ординаторскую.

– Ну что, здесь уже ловить нечего! – взглянув сначала на труп, а затем на монитор, констатировал Кимыч. – Отключайте аппарат!

Что мы и сделали.

Я перекурил, написал бирки на двух кусках клеенки и отзвонился Оле Языковой, “шоковой” медсестре. Она забежала в блок, уточнила дату смерти и вписала данные во все сводки и журналы. Таков порядок. Осталось только сообщить домой, родственникам.

– Ну уж нет, пусть Юрка им звонит! – имея в виду Мазурка, распорядился Кимыч, которому я попытался сунуть в руки историю болезни. – Как с вызова вернется!

Кряхтя, оторвался от своего ложа и ушел курить трубку.

Я сидел за одним столом с Верой Донцовой и рассеянно смотрел, как та вклеивает кардиограммы себе в тетрадку.

– Послушай, Вера, помнишь, ты говорила, что никогда в сердце не колола?

Вера охотно подтвердила.

– Попробовать не хочешь?

Действительно, у нас можно было научиться всему.

– Давай покажу! – поднялся я со стула. – Уж больно случай подходящий!

Я вытащил использованный шприц из “замочки”, так у нас называли большой белый пластмассовый лоток, собрал его, наполнил водой из того же лотка и подошел к койке, на которой лежал отключенный от аппарата труп Мерзавкина с уже написанными и подвязанными бирками. Учить колоть на трупе стерильным шприцом не стал бы даже слабоумный.

– Смотри, Вера, – сказал я, насаживая на шприц длинную сердечную иглу, – главное – правильно выбрать точку для вкола. Нужно колоть по левой парастернальной линии, между четвертым и пятым ребром.

И произвел вкол. Вера внимательно смотрела. Для нее мне приходилось делать все медленно.

– Иглу вводи не перпендикулярно, а немного под углом, – продолжал я, – для того чтобы потом из этого места не было кровотечения!

Вера кивнула, не сводя глаз с иглы. Слишком она напряжена, ясно, что с первого раза ничего не получится.

– Будет ощущение небольшого проваливания. Это значит, что игла в полости сердца, – я ввел иглу глубже, – и не забывай подтягивать поршень на себя. Как только кровь покажется, значит, ты попала куда надо!

Я показал, как нужно подтянуть поршень, и точно, в шприц сразу же поступила кровь. Вера кивнула.

– Здесь очень важно зафиксировать иглу, не дергать и спокойно вводить раствор в левый желудочек! – Тут я ввел немного, кубика два-три, и отсоединил шприц. – А потом, особенно когда нет монитора, не вынимай иглу сразу, а посмотри, если вдруг она забьется, значит, сердце пошло!

И вдруг игла забилась. На мониторе выросли единичные комплексы, и я сразу увидел пульсовую волну на сонных.

– Богданкина!!! – заорал я Таньке, которая копалась на другой половине блока. – Бегом сюда!!!

Одновременно с этим криком я выдернул иглу и, включив аппарат, моментально подсоединил к нему Мерзавкина.

Но как только я вытащил иглу, сердце сразу остановилось. Я качал, Танька с бешеной скоростью набирала шприцы, но все было без толку. Тогда я отсоединил иглу от шприца и просто вколол ее в сердце. Сердце опять пошло, учащая ритм, а затем секунд через десять, когда я вытащил иглу, вновь встало. И так несчетное число раз. Но в какой-то момент я уже не стал вынимать иглу сразу. А извлек ее очень медленно и осторожно, стараясь не дышать. Это сработало.

Мы с Богданкиной повесили Мерзавкину капельницу, набухали туда гидрокортизона, немного подождали, и я снова сбегал за Кимычем.

– Виталий Кимович, – произнес я максимально равнодушно, – а я его все-таки завел!

– Что ты там завел, Моторов? – злобно поморщился Кимыч. – Мотоцикл?

Я стоял между диваном, на котором он лежал, и телевизором.

– Какой еще мотоцикл? – оскорбился я. – Мерзавкина на шестой койке! Взглянуть не желаете?

Тут в телевизоре завыла финальная сирена. Наши выиграли у чехов. Кимыч тяжко вздохнул, сел и стал нашаривать тапочки.

– Слышите? – спросил я его. Сигнал монитора раздавался на весь коридор.