Юный свет

Из расчески на покрывале торчали волосы разного цвета.

Дедушка Юп вышел в проход, открыл железную дверь и огляделся. Среди могил никого не было. Он нагнулся, сорвал несколько веток самшита и положил их на покрывало.

– Немного петрушки не помешает. И в счет можно будет поставить.

Глаз больше не открывался, и мы отошли. У покойника был довольный вид. Казалось, он даже немного ухмыляется, и я неожиданно перекрестился. За спиной раздался хлопок перчаток, отец стягивал их с пальцев.

Дедушка Юп уже снял с ручного тормоза.

– Ну так, а теперь мы заработали отличный айсбайн[16].

Он выехал с кладбища. Афишу в витрине уже поменяли на Геркулеса и диких амазонок, а он довез нас до центра и остановился у автобусной остановки. Потрепал меня по волосам.

– Окончательно рассчитаемся в следующий раз, Вальтер. Сейчас я практически на мели. Если вдруг вздумаешь отправить мальчишку к парикмахеру, пусть тоже будет за мой счет.

Он дал отцу двадцать марок, мы вышли из машины и посмотрели ему вслед. Он повернул сначала в сторону благотворительного фонда пожертвований, а потом снова проехал мимо нас уже по другой стороне четырехполосной дороги. Зажатой в пальцах сигарой он помахал нам из открытого окна.

В автобусе почти никого не было. Помимо нас еще только пожилая дама. Она держала на коленях сумку из искусственной кожи, из сумки раздавалось пронзительное мяуканье. Потом она расстегнула молнию и успокаивающим тоном пошептала что-то вовнутрь. Отец опять задремал. Когда за крытым бассейном автобус сделал резкий поворот, он завалился на меня, и так и остался до конца поездки. Хоть он был тяжелый, я не шевелился. Но перед конечной остановкой я его разбудил.

Машин на нашей улице было немного, и все владельцы были заняты тем, что мыли их. Женщины взбивали пену, дети подносили воду, а мужчины полировали их потом замшевой тряпочкой. Перед домом я порылся в карманах и застыл от ужаса, огляделся вокруг. Отец насторожился.

– Что такое? Потерял ключи? Этого еще не хватало.

– Нет, нет. Я думал…

– Ну, тогда открывай!

Я вытащил из-за пояса связку ключей. На ней был резиновый брелок, фигурка кота Карло из диснеевского мультфильма.

Перепрыгивая через две ступеньки и не снимая ботинок, я вбежал в детскую. Кроватка Софи не была застелена. Когда я выдвигал в шкафу свой ящик и приподнимал белье, рука слегка дрожала. Я засунул кулак поглубже и непроизвольно закрыл глаза, словно не хотел слышать тихих ударов четырех барашковых винтов о дерево.

На следующий день я пришел в ризницу слишком поздно. Вся детская одежда была уже роздана, и господин Заале, церковный служка, дал мне кое-что из предметов церковного облачения для взрослых и резинку, чтоб подпоясаться. Ее надо было обернуть вокруг живота и потом выпустить поверх часть красной рясы, которая была слишком длинна для меня. Ряса над резинкой нависала в три слоя, а сверх того на меня еще надели хитон из кружев. Я начал потеть задолго до начала торжественной мессы. Все остальные министранты сидели на длинной скамье и играли в карты.

Пастор Штюрвальд посмотрел на меня. Он хромал, вернее косолапил. Одна его нога была упрятана в специальный черный ботинок. А во время уроков религии он иногда бил нас. Мы прозвали его «бульдог». Он вытянул палец.

– Читать умеешь?

Мантия кремового цвета и широкая лента из серебряной парчи. А стекла очков тем не менее грязные, даже видны следы от пальцев и прилипшая перхоть.

Над шкафом висело объявление: всем министрантам явиться в ризницу самое позднее за десять минут до начала мессы. Шепот и шушуканье вокруг стихли.

– Извините, я проспал. Мама уехала, а будильник…

Он махнул рукой.

– Это меня не интересует.

Он раскрыл книгу в кожаном переплете, очень большую, и подвинул ее ко мне. Ткнул желтым пальцем в страницу:

– Читай это место. Громко вслух.

Текст был написан готическим шрифтом. Разрисованная буквица в начале главы сильно выпирала, я почувствовал под пальцами орнамент – гирлянды из листьев и маленькие птички вокруг.

– В те дни уже не будут говорить: «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах – оскомина»… Ибо вот, все души – Мои: как душа отца, так и душа сына – Мои; душа согрешающая, та умрет[17].

– Отлично.

Штюрвальд прокашлялся. Изо рта пахло дымом.

– Звучит неплохо. Прямо как заправский чтец. Смотри не перелистывай по две страницы сразу. Края позолоченного обреза слипаются. А теперь всем построиться!

Он протянул мне эту роскошную книгу, я встал во главе процессии и оглянулся. «Confiteor»[18] читают обычно старшие министранты, нередко даже взрослые, но в это воскресенье все были младше меня. А маленький Шульц, стоявший сразу за мной, сознался, что никогда не знал наизусть исповедальную молитву, всегда только бормотал себе под нос, когда очередь доходила до него. Я сделал глубокий вдох и, когда пономарь ударил в колокол, поднял книгу на уровень груди. Церковь была заполнена прихожанами до отказа, это я видел через наполовину прикрытую дверь.