Юный свет

Они чокнулись, и тут Маруша схватила рюмку и резко запрокинула голову, солнечные очки свалились. При этом она и виду не подала, лишь на секунду закрыла глаза и поставила пустую рюмку на стол раньше мужчин. Щеки ее горели.

Отец смотрел на нее, как иногда на Софи, очень строго, но грустно, а она вздернула плечи.

– Ну и что? Мне скоро шестнадцать. А Горни мне ничего не скажет. Он мне не отец. – Потом смахнула пепел и опять пристала к Липпеку: – Ну рассказывай. Похищал ты бриллианты? И как? С применением оружия и всякое такое прочее?

– Не он, – произнес я, уставившись в бокал, – это был его брат.

Когда Липпек опять налил пиво, пена сползла на стол. Он обернулся, нахмурил лоб.

– Что там с моим братом?

Его взгляд был неадекватен движениям головы, да и слова он произносил уже с трудом. Отец пододвинул к нему свой Gold-Dollar.

– Я рассказал ему об ограблении. Об этом и в газетах писали.

Тот кивнул.

– Конечно, можешь спокойно рассказывать. Полные идиоты, тупые, как собачье дерьмо. Гниют сейчас где-нибудь в клетке.

Он достал сигарету из пачки и сказал Маруше.

– Бриллианты ничего не стоят, даже гроша ломаного. Заруби себе это на носу. Женщине, на которой я женюсь, они будут не нужны. Зачем они ей, ими даже печку не натопишь. Зато у нее всегда будет в избытке огня, если ты понимаешь, о чем я.

Отец положил обе руки на стол, теребил в пальцах подставку.

– Да, бриллианты – тот же уголь.

Маруша затушила свой бычок.

– Как так?

– Да так, это те же углероды, как и любой уголь в брикетах. Только на миллион лет старше.

Липпек важно кивнул.

– И не забывай про давление, верзила. Все как в жизни. Если на женщину надавить, и она засверкает, как бриллиант. – Он ткнул меня носком. – Верно?

Потом внезапно встал, но, видимо, поднялся очень резко, ему пришлось ухватиться за шкаф. Он просунул туда руку и вытянул для меня с полки фотоальбом с черно-белыми снимками. Высшая лига «Запад», 1947–1963.

– Ну, как тебе? Здесь ты найдешь все игры и все составы команд, а также основные голы и самые интересные фолы игроков. – Когда он листал, показывая мне альбом, его рука слегка дрожала. Желтые ногти пальцев подстрижены, но пилкой не обработаны. – Гляди, старик Куцорра, Гельмут Ран, а вот – Хорст Шиманяк, по прозвищу Шимми. Он из Эркеншвика, как и я. Можешь взять.

– Спасибо! – Я положил альбом себе на колени, а отец посмотрел на меня с удивлением, поправил узел на галстуке.

– Ты вроде футболом не интересуешься или нет? Он говорил немного медленнее обычного. На лбу и скулах появился непривычный румянец. Я пожал плечами и стал смотреть в окно.

– Что?! – Липпек сел на место. – Сын моего друга не интересуется спортом? Этого не может быть! Он открыл шнапс и разлил. – Я в это не верю. Что ты тогда за парень!

Отец взял рюмку.

– Он хорошо рисует. Особенно зверей. Однажды меня вызвали в школу, потому что учительница не поверила, что он самостоятельно нарисовал ласточкино гнездо. У птиц на клюве были даже видны крошечные волоски вокруг дырочек.

Маруша посмотрела по сторонам.

– А музыка тут есть?

– А как же! – Липпек мотнул головой. – Вон, рядом с тобой, целый музыкальный ящик. Но только не очень громко, иначе это выйдет мне боком. Старуха потребует отдельную плату.

Маруша перегнулась через подлокотник и открыла крышку. Блузка при этом так сильно натянулась, что можно было разглядеть ее бюстгальтер белоснежного цвета. Она взяла пару сорокапяток и положила их на проигрыватель с автоматической сменой десяти пластинок за раз. И когда первая пластинка опустилась на тарелку, я поднялся и переставил переключатель скоростей с 33 на 45. «Мужчин вокруг как…»

– Боже! А посовременнее у тебя ничего нет? Beatles там или Lords[22]?

– У меня? – Липпек поднял свою рюмку. – Эта джазовая музыка никогда не будет звучать в моем доме. Точно, верзила? Еще по пиву? – Он посмотрел на меня. – Сходи-ка в холодильник, ладно? Там в контейнере для овощей…

Я встал. Кухня была маленькой, возле стола квадратной формы с хромированными стальными ножками стоял один стул. На отрывном календаре был месяц май.

В душевой кабине на проволочной вешалке сохла рубашка, а в холодильнике перегорела лапочка. Наверху гора наросшего льда, а под ним только банка с огурцами, тарелка с недоеденным холодцом и парой жареных картошек, сверху даже вилка лежала. Я взял из нижнего отделения две бутылки пива и отнес их в комнату.

– У тебя, правда, очень милый сын.

Липпек уже держал в руке открывалку с ручкой из лакированного бамбука, а отец, раскинув руки по спинке дивана, лишь пожал плечами. Взгляд у него был уже немного стеклянный.

– Только немного робкий, – добавил Липпек и открыл бутылки.

– В тихом омуте… – усмехнулась Маруша, а на проигрыватель шлепнулась очередная сорокапятка. «Белые розы из Афин».

Отец кивнул.

– В деревне все было наоборот, самый настоящий сорванец. Прежде чем начал говорить, пробубнил нам все уши. Хотя в голове у него было бог знает что.

Я ерзал в кресле, раскрывал и закрывал фотоальбом, клал одну ногу на другую.

– Однажды, когда ему было два или около того…

– Папа! – Я отвернулся. – Хватит уже. Про это все знают.