Юный Владетель сокровищ. Легенды

Новый страшный толчок. Скривилось лицо воды, выплеснутой на берег. Подземные тучи плотного гула. Пыль податливых ям. Толчки. Клейкая жизнь растений ползла по земле. Реки, дети дождей, низвергали ее с неба; а там, где покров земли обсыпался, задевая о скалы и разверзавшиеся бездны, или сгорал на горячих, как звезды, вершинах, ветер- испаренье зелени – спешил настлать новый слой, готовя жилье семенам нежных созвездий.

Но каждое растение, каждый росток поджидали удары, холода, обвалы бурлящей глины. Крошились металлы, и нечем было дышать в жаркой, сухой, ядовитой пыли.

Золоту приближалось время сразиться ночью с шелудивым и шипастым Кактусом. Он свернулся многоглавым змием, но не укрылся от ливня тонких игл.

Минералы громко радовались, заглушая жалобу Кактуса, обратившегося в зеленый пепел, словно искрошилась скала. Погибли и другие растенья. Почернели обожженные плоды гуиро, а пи-тайя тлела ярко, словно костровище.

Реки привыкли понемногу ктяжелой, смертной борьбе тех, кто, скрючившись, жил за горами, и перелетал ущелья, чтоб спастись, и нырял в землю, в темное царство осязанья переплетенных корней.

И понемногу в глубине дождя прорезалось молчанье минералов,- оно звучит и посейчас,- ушедших в себя, впившихся в камень, готовых рвать и кусать проросший зеленью слой – теньтучи, напоенной судоходными реками, и сон, который помог вернуться хрустальной руке.

Хрустальная рука сербатаны. Грива ее пузырчатых корней в ночной воде. Золото ее взоров. Рука утишила на миг весеннюю дрожь земли и снова взбудоражила ее радостью губчатого тела, молочного смеха, подобного каплям, сочащимся из раны в стволе каучукового дерева. Мед в сумятице тропиков. И первый трепет любви под солнцем равноденствия; радость позвонков, еще недавно торчавших комочками на хребте хищной рыбки.

Хрустальная рука сербатаны примирила раскаленные камни и большие реки. Но тут началась новая борьба, занялся новый пожар, возгорелся солнечный жар и ожог соков, зеленых, красных, черных, синих и желтых, спячка рептилий в серных испареньях и холодном сверканье терпентина.

Неведомо какую тоску плело и расплетало первое созданье, слепое, неподвижное, как камень, и мохнатое от влаги. Зудели глинистые десны в послеполуденной духоте. Щекотало все тело той щекоткой, которой мучится початок под зубами мыши. Ныли когтистые отростки. Шевелились щупальца. Четко и прямо летели хищные птицы. Мох – дым озера-пожара, в котором пылала рука,- заползал под мышку мужчинам и женщинам, слепленным из шорохов, с круглыми, как боб, ногтями, чье сердце подчинялось луне, которая вызывает прилив и отлив океана, открывает и закрывает цветы, очищает паука и наводит страх на косулю.

В каждой поре его блестящей, словно тыква, кожи, умещался океан, и когда его принесла рука сербатаны, его прозвали Струей Окоемов, и звали так до недавних лет. Водоросли украсили пучками его маисовые ноги, и потому так необычен его шаг. Пять пальцев на каждой ноге, пятка и пучок. Каждый след – словно высохшее море.

Струя Окоемов мог стоять подолгу – не совсем прямо, но все же на двух ногах. Два притока из мышц тоже завершались пальцами, а каждую ладонь прорезали жилки, и она напоминала о зелени и листьях, как маисовые лепешки. Когда он коснулся лицом лианы, у него прорезался рот, но он не сказал того, что хотел сказать, только вскрикнул негромко. Лиана тянулась от его ногтей, когда он поднимал и опускал руки, прикасаясь к изгибу стебля. Вот он и тронул ее,- и явь и сказку,- чтобы рассказать, как плохо одному, да еще если ты такой дырчатый.

Первый город назвали Змеей со Струйками Окоемов, а стоял он на берегу' реки, где водились розовые цапли, под сенью зеленых холмов. Там дали людям законы любви, полные тайной прелести правил, повелевающих цветами.

Струя Окоемов снял доспехи, прикрыл пах и девять дней кряду, до новолунья, пил отвар из девяти белых куриц, пока не вошел в силу. После новолунья под грудью его дышала женщина, а затем он целый день молчал, покрыв голову листьями, спину а цветами подсолнухов. Он видел только землю, словно нищий, до той поры, как женщина бросила к его ногам цветок маиса и он узнал, что она понесла. А с полнолунья, когда месяц шел на убыль, женщина не дышала под его грудью, хотя бы всю его плоть мололо и пекло.

Было это в городе Змеи, из которого ушли гонимые ветром люди, осталась только река и невесомые каменные храмы, и невесомые каменные башни, и невесомые дома, потому что город Змеи был только отраженьем.

Мужчины забывали понемногу, как надо любить в горах, и женщины дышали под их грудью после полнолунья. мужчины не пили отвара по девять дней кряду, и не покрывали голову листьями, спину- цветами, и не глядели молча в землю. Дети рождались хилые, плохие, и порах их не было окоема, а ноги можно было заплести в косу.