Юрьев день

Но тут заиграла музыка, и он хотел было пригласить Капитолину, но глядя ей в лицо, он вдруг увидел, что смотрит она не на него, а за ним. Лицо её изменилось, сделалось напряженным, пока за спиною его не сказали: «Разрешите». И она довольная, покраснев, кивнула должно быть тому, кого ждала. Но Маэстро все еще стоял на дороге, и она ему сказала раздраженно: «Да, пусти же ты». И пошла мимо с таким лицом, какого Маэстро ещё не видел у женщин, говоривших с ним.

– Смешно, – повторил он. – В груди его стало пусто, и он внезапно почувствовал, как тяжела его голова, жарко и хочется спать.

– Что смешно? – спросила Лена, оглядывая зал острыми, словно у хищной птицы глазами.

– А всё, – пожал плечами Маэстро. – Все, ваши пляски и разговоры.

– А ну тебя, – нетерпеливо ответила стюардесса. – Загороди, бретельку поправлю.

Она стала поправлять под кофточкой, не обращая на него внимания. А он вдруг представил себя со стороны: нескладным, в помятых рубахе и брюках, с большой лысеющей головой. И со сверхъестественной проницательностью, с желанием самобичевания начал ловить пустые взгляды танцующих, скользящие мимо, улыбки, которые убирались с лиц, наталкиваясь на него.

Он видел, что Капа, окончив танцевать, не вернулась обратно, опасаясь, видимо, встречи с ним. Стюардесса тоже исчезла из этого угла. А когда он двинулся к выходу и должен был пройти мимо них, они отошли на середину зала.

На площадке перед клубом было пусто. Он прошел мимо клумбы, по направлению к столовой, разыскивая кран, который был где-то здесь. Он долго пил, затем курил, глядя на звезды, и свежесть ночи, ночная тишина умиротворяюще действовали на него. «Всё это ерунда, – подумал он. Выдумка, игра воображения. Все выдумано, и не было ничего. Он же не приглашал её. А кто-то пригласил, и это обычная обида».

Он закашлялся, подумал: «Зачем он так много пил? И зачем курит?». Он бросил сигарету и, поколебавшись, снова вошел в зал. Опять был перерыв. Он поискал глазами Капу, Лену и не нашёл. Но тут заиграла музыка, и он заторопился, боясь потерять момент, точно от этого зависело многое: его судьба, удачливость, отношение к себе. Рядом с ним, положив худые руки на подлокотники кресла, сидела с независимым лицом девушка из миковского буфета.

– Прошу на тур вальса, – сказал он ей, наклоняясь и протягивая руку.

– Я не хочу, – ответила она и досадливо закусила губу.

Наверное, со стороны Маэстро был похож на игрока, поставившего последнее. Но он не видел себя со стороны. Ему казалось, что он должен что-то пересилить, перебороть, повернуть неудачное течение, и тогда всё станет на свои места и пойдет на лад.

– Вальс, – по-прежнему стоя перед девушкой, сказал он, не желая показывать, что огорчен, а наоборот весел, небрежен и готов к случившемуся. – Этот старомодный вальс.

– И совсем нет, – ответила девушка запальчиво. – Я очень люблю вальс. И почему вы пристаёте? Я вам сказала – нет, значит, нет. Отойдите, вы мне мешаете смотреть.

Он пошел к выходу, а в его голове звучали раздраженные интонации девушки с худыми руками. «Зачем же так? – думал он. – Всё ясно, не сложно и не трудно понять, но зачем же так?».

Он вернулся в темный номер гостиницы, одетый лег на кровать, и перед ним, как на экране кинотеатра, пошли его знакомые: по школе, институту, работе. Ему всегда кто-нибудь нравился, часто одновременно несколько человек. Одно время ему нравилась молоденькая женщина с восторженным и тонким лицом, которая долго встречалась, когда он выходил на работу. Иногда он останавливался, хитрил, будто рассматривает витрины, а когда выходила она, он шел следом, и сердце его прыгало, проваливалось в такт шагам, неистово колотилось. Потом она куда-то исчезла, и ему нравилась продавщица из цветочного магазина. Он, пересиливая себя, входил в магазин, стоял молча, взглядывая на неё, и она тоже поглядывала, хотя они ни разу так и не заговорили. И хотя почти ни с кем, кто нравился, он не заговорил, они были необходимы ему, дополняли его внутренний мир, составляли его негласное сообщество. Те, кто знал его, окружающие его любили и уважали, и их отношение он переносил на всех. И теперь он чувствовал не только обиду, но унижение и непроходящую боль.

– Есть тут кто-нибудь? – неожиданно прозвучало в темноте. Щелкнул выключатель. Маэстро словно очнулся. Посреди комнаты стоял ведущий Лосев. Как он вошёл? Стучал, а он не слышал стука, или не стучал? Хотя не всё ли равно?

– Не скучно живете, – вместо приветствия сказал Лосев, оглядываясь. Весело живёте. А номерок придется освободить. И не подумайте. Теперь в нашу сторону катится начальственный ком. А руководство, естественно, не поселишь в общем. Предупредите Станислава Андреевича. Свет вам погасить? В темноте лучше мечтается.

Когда Лосев вышел, Маэстро встал, слил остатки из всех бутылок в один стакан. Бутылки отнес в коридор к фарфоровой урне, со стола убрал коробки и банки, помыл стаканы и снова сел.