Юрий Долгорукий

Тиуны Изяслава Мстиславича и его бояр в соответствии с достигнутой договоренностью прибыли в Киев «и начата познавати свое». Челядь узнавали «по лицу» и, очевидно, по расспросам; коней и скот — по клеймам, «товары» — по имевшимся на них княжеским печатям и другим имущественным отметкам. Процедура опознания утраченной собственности была оговорена соответствующими статьями «Русской Правды»^{226}. И хотя они не вполне подходили для данного конкретного случая, все же было очевидно, что опознание должно быть утверждено княжеским решением. Юрий же опознания не утвердил и ничего из захваченного не вернул: «того всего не управи», по выражению летописца. «Мужи Изяславли» вернулись на Волынь ни с чем.

Понятно, какова была реакция Изяслава. Он немедленно отправил новых послов к Юрию и Вячеславу «с жалобою». Впрочем, обращался Изяслав к одному Юрию: «Тако се, брате, на том есмы хрест целовали, кому свое познаваючи имати. Ныне же, брате, оже хощеши хресту управити (то есть если хочешь крестное целование соблюсти. — А.К.), то дай ны Бог пожити; не хочеши ли управити, а то узрим». А не получив ответа, отправил и второе послание: «…Се же, брата (теперь уже двойственное число. — А.К.), первое есми слал к вам; и ныне любо на чем хрест еста целовала, то управита. Не хочета ли того всего исправити, то я в биде не могу быти».

Последние слова обоих посланий содержали в себе неприкрытую угрозу: волынский князь готов был начать войну из-за своей «обиды».

К этому времени относится и разлад в отношениях между Юрием и Вячеславом. Вскоре после возвращения из волынского похода Юрий «поваби» (позвал) брата «на стол Киеву». Трудно сказать, насколько искренним было его намерение передать брату киевское княжение. Договоренность на этот счет между ними, несомненно, существовала (отправляясь биться с Изяславом, Юрий, как вспоминал впоследствии Вячеслав, якобы говорил: «Аз Киева не собе ищю, оно у мене брат старей Вячьслав, яко и отець мне, а тому его ищю»^{227}). Вполне возможно, Юрий и в самом деле готов был уступить старшему брату хотя бы формальные права на престол, оставив за собой фактическую власть над всей Южной Русью. Однако и этой договоренности не суждено было воплотиться в жизнь. По выражению летописца, Юрия «размолвиша» с братом бояре. «Брату твоему не удержати Киева, — вполне резонно заявили они. — Да не будеть его ни тобе, ни оному»^{228}. (В Никоновской летописи отказ Юрия от передачи киевского стола брату объясняется давлением на него сыновей: вступление Вячеслава в Киев «неугодно бысть сыновомъ князя Юрьа Владимерича Долгорукого; князю же Юрью Владимеричю не слушающу детей своих, они же начата глаголати бояром отца своего. Бояре же собравшеся и шедша, реша великому князю… И тако бояре возставше, не даша ему воли»^{229}.)

В словах бояр была очевидная истина. Без поддержки Юрия слабовольный Вячеслав не мог удержать Киев. Но Юрий и без них должен был понимать это. Да и не похоже, чтобы его легко можно было заставить поменять свою точку зрения. Скорее, бояре лишь озвучили мнение самого Юрия, позволили ему при принятии собственного решения сослаться на то, что он якобы подчиняется чужой воле. Именно так летопись объясняет действия князя: «послушавшю бояр», Юрий вывел из Вышгорода своего сына Андрея и дал Вячеславу вместо Киева Вышгород. Вячеслав подчинился, хотя это решение сильно обидело его. Позднее он будет выговаривать брату за то, что тот обманул его и не выполнил своего обещания: «…а Бог ти помогл, а ты же Киев собе, и еще над темь Пересопницю и Дорогобужь еси у мене отьял, а ты мя тако переобидил, а мне еси Вышегород один дал».

Пересопницу же, бывшую волость Вячеслава, Юрий забрал себе. Сюда он направил на княжение другого своего сына, Глеба, который заодно получил и Дорогобуж. Находясь вблизи границ Волынской земли, Глеб должен был «стеречь» Изяслава Мстиславича, не давать тому возможности неожиданно напасть на Киев. Однако выбор Юрия оказался не слишком удачным. Глеб однажды уже капитулировал перед Изяславом и, по-видимому, сохранил страх перед своим двоюродным братом. Во всяком случае, надежд, которые возлагал на него отец, он не оправдал.

* * *