Юрий Емельянов. Троцкий. Мифы и личность

Лейба обратил внимание и на то, как его отец забрал у мужик.) корову, которая забрела в хозяйское поле. «Отпустите, ради Бога, корову», – просил мужик и «клялся, что не пустит ее больше и хлеба. Отец отвечал: «Корова твоя съест на гривенник, а убытку сделает на десять рублей». Мужичок повторял свое, и в мольбе его звучала ненависть. Сцена эта потрясла меня всего, насквозь, до последних фибр в теле».

Впрочем, эти эпизоды не мешали Лейбе помогать отцу в исполнении хозяйских обязанностей. Троцкий вспоминал, что «во время каникул я бывал за счетовода, т. е. вперемежку со старшим братом и старшей сестрой записывал в книгу нанятых рабочих, условия найма и отдельные выдачи продуктами и деньгами… Обманов при расчете никогда не было, но условия договора истолковывались всегда жестко». Правда, Троцкий уверял, что он старался отстаивать интересы работников и «это раздражало отца».

Защита интересов народа связывалась в сознании интеллигенции не только с оказанием посильной помощи нуждающимся, но так же предполагала активную критику существующих порядков, которая перерастала в борьбу против существующего строя. Оппозиционность, которой пропитался Лейба Бронштейн в семье Шпенцеров, органично соответствовала господствующим настроениям значительной части российской интеллигенции. В своей статье «Интеллигенция и революция», П.Б. Струве писал: «Идейной формой русской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность к нему».

Характеризуя воспитание молодежи в «общественной атмосфере» 90-х гг., М.О. Гершензон писал: «Юношу на пороге жизни встречало строгое общественное мнение и сразу указывало ему высокую, простую и ясную цель. Смысл жизни был заранее установлен общий для всех, без всяких индивидуальных различий… За всю грязь и неурядицу личной и общественной жизни вину несло самодержавие – личность признавалась безответственной».

Возможно, что легкость, с которой Лева подчинился этим новым установкам, объяснялась привитой с детства верой в необходимость беспрекословно соблюдать бесконечное количество правил и запретов. Теперь на смену заветам древней иудейской религии приходили правила и запреты захватывающей воображение веры самых просвещенных людей, которых он когда-либо знал.

Как и религиозная система мышления, вера многих российских интеллигентов исходила из непримиримой борьбы Добра (на стороне которого выступали они) и Зла (на стороне которого находились власть имущие). Говоря о склонности многих интеллигентов к упрощенному морализаторству, С.Л. Франк писал в статье «Этика нигилизма»: «Русский интеллигент не знает никаких абсолютных ценностей, никаких критериев, никакой ориентировки в жизни, кроме морального разграничения людей, поступков, состояний на хорошие и дурные, добрые и злые». Простота основных установок новой веры делала ее удобной для усвоения подростковым сознанием. Более того, в ту пору среди интеллигенции было распространено преклонение перед максимализмом молодежи. Это позволило С.Н. Булгакову в статье «Героизм и подвижничество» говорить о «духовной педократии» российского общества. Он писал об «уродливом» соотношении, «при котором оценки и мнения «учащейся молодежи» оказываются руководящими для старейших, перевертывает вверх ногами естественный порядок вещей и в одинаковой степени пагубно и для старших, и для младших».

Искусственное поддержание в этой среде «молодежного стиля» в мыслях, речах и поведении неизбежно способствовало созданию эмоционально взвинченной, постоянно раздраженной атмосферы. Скорее всего, М.О. Гершензон не сильно преувеличивал, описывая в своей статье «Творческое самосознание» душевное состояние большинства российской интеллигенции тех лет: «Наша интеллигенция на девять десятых поражена неврастенией; между нами почти нет здоровых людей – все желчные, угрюмые, беспокойные лица, искаженные какой-то тайной неудовлетворенностью; все недовольны, не то озлоблены, не то огорчены». Раздражительность и неуживчивость, склонность к перепадам настроения между экзальтированностью и приступами уныния и плаксивости, характерные для Лейбы Бронштейна, были в такой среде обычным явлением, а склонность к истеричности – нормой поведения.

В это время немало молодых евреев присоединялись к наиболее радикальным, революционным кругам российской интеллигенции. Солженицын приводит выдержку из книги И.О. Левина «Евреи в революции», в которой говорится: «Власти революционной стихии поддались не только низшие в социальном отношении слои еврейского населения в России», но это движение «не могло не охватить и значительных кадров полуинтеллигенции и интеллигенции в еврейском народе».