Юрий Гагарин

— Вчера весь вечер мы в шахматы играли, — сказал Евгений Анатольевич. — Но о полете ни гугу. Держится парень изо всех сил, ни намека на беспокойство. А Каманину признался: «Знаете, я, — говорит, — какой-то совершенно ненормальный. Ну ни капельки не волнуюсь…»

— Меня тоже вчера все успокаивал: «Да вы не беспокойтесь, Сергей Павлович, все будет хорошо, все будет отлично!» А я вот все думаю, мучаюсь… — с волнением произнес Королев.

— Он все понимает, Сергей Павлович. Натура такая… В войну только с такими и брали города. А теперь вот космос штурмуем.

Они вернулись по дорожке к домику и в заголубевшем, разрежаемом рассветом сумраке увидели присевшую на порожках пожилую женщину с букетом, видно, только что сорванных степных тюльпанов.

— А вы что же не спите, Клавдия Акимовна, — с теплотой спросил Евгений Анатольевич и тут же пояснил Королеву: — Хозяйничает она у нас в этом домике. И постели ребятам сама застилала… Никому не доверила.

— Да я, да вот… — смущенно приподнялась женщина, узнав и застеснявшись Королева. — Цветов нарвала. А передать не с кем. Может, поставите на столик? Проснется Юрочка, а ему сразу — радость в глаза.

— Красивые цветы, веселые, — похвалил Королев.

— Юрочка любит… Подивился, когда приехали. Все руками разводил. Говорит, не ожидал, чтобы в такой степи и такие цветы, как на клумбе.

Женщина помолчала и с внезапной грустью призналась:

— Сынок-то мой тоже был летчиком. Как и Юрочка. Похож даже на него… Такой же лобастенький, курносый. Погиб мой сынок на войне. Только ради бога ни слова об этом Юре. Не тревожьте его. Подумать только, на какое дело парнишка идет. А цветы — на счастье, чтоб вернулся. Живым… Обычай такой…

— Идите спать, Клавдия Акимовна, — сказал растроганный Королев, принимая от нее букет и передавая Карпову. — Обязательно передадим. И скажем от кого…

И они пошли по дорожке дальше, к домику Королева.

— Да, я согласен, Юрий понимает, на что идет, — продолжая разговор, произнес Королев. — Только вот никак сам не могу решиться на один шаг…

— На какой? — с недоумением спросил Евгений Анатольевич.

— Ну… вам известно, — с затруднением, как видно, сомневаясь, открываться или нет, начал Королев, — в корабле имеется так называемый «логический замок»… Два ряда кнопок с цифрами от нуля до десяти… Чтобы в аварийной ситуации включить тормозную двигательную установку самостоятельно, пилоту надлежит нажать в определенном порядке три из этих десяти кнопок. И он не знает, в какой последовательности, пока не вскроет прикрепленный на видном месте конверт. Там записан трехзначный код. Это придумано на случай, если пилота охватит паника и в состоянии невменяемости он вздумает включить ТДУ. Зачем и почему — неважно, включит, и все. И тогда — не миновать беды. Так вот, чтобы он все проделывал сознательно, нужно начинать с конверта… Потом эти три цифры. Наконец, красная кнопка… Дальше все пойдет автоматически. Сработают пирозамки, корабль разделится на две части… Вот я и думаю, может, все-таки заранее назвать Юрию эти три цифры? Вдруг забудет про конверт?

— Вы бы хоть на часок прикорнули…

Евгений Анатольевич только это и сказал и пожал плечами.

— Так вы «за»? — переспросил Королев. — Ну да ладно, еще есть время подумать. Впрочем, теперь уже не то что прилечь, присесть будет некогда. Пойду под душ — к ракете.

— Через полтора часа начну будить ребят, — сказал Евгений Анатольевич, и они разошлись.

Это утро двенадцатого апреля озарилось словно бы солнечным взрывом. И время сразу убыстрило свой бег, устремилось к предельной черте старта. Движением этих, все ускоряющихся секунд теперь определялся ритм заключительных работ на фермах обслуживания у ракеты, в бункере управления, у различных пультов. Даже от степи будто шло, восходило напряжение ожидания, и тюльпаны ловили своими алыми радарчиками каждый жест, каждое слово людей. Все, что здесь происходило, теперь подчинялось ритму гагаринского сердца, которое живым, пульсирующим метрономом отсчитывало мгновения, равные векам, а быть может, тысячелетиям. И все незаметное в обыденности вчера сегодня укрупнялось, принимало значение эпохального.

Гагарина и Титова одевали к полету. Собственно, Титов уже был облачен. Дублера решили одеть первым, чтобы меньше парился в доспехах Юрий. Все по порядку: тонкое белое шелковое белье, теплый лазоревый гермокостюм, а поверх него — ярко-оранжевый капроновый, похожий на комбинезон. Юрий потопал ногами в кожаных черных ботинках, примерил перчатки на металлических герметизирующих манжетах, не удержался от шутки:

— Надежно, выгодно, удобно…

Но был как никогда сдержан, сосредоточен — и какая-то очень серьезная дума уже затенила открытость веселого взгляда.

Вот и шлем надет с прозрачным забралом — и совсем уже не узнать его прежнего в громоздком неземном обмундировании.