Юрий Гагарин

Это уже не фантастика: «Несмотря на то, что высота была очень большой, — рассказывал после полета подполковник Коровушкин, — даже крупные площадные и линейные ориентиры менялись под крылом истребителя с калейдоскопической быстротой. Стрелка прибора показывала, что самолет летел со скоростью тысяча восемьсот километров в час. Но вот она миновала и эту черту… Две тысячи! Но стрелка прибора продолжала свое движение. Чем выше была скорость, тем больше становилась тяга двигателя, и казалось, что нет ей предела…»

Летать! Летать! 1957 год, год сорокалетия Советской власти, стремительно передавал эстафету новому — 1958-му. Он вручал ему две крошечные звездочки, огибающие планету, — два спутника Земли. В уходящем году были успешно проведены испытания межконтинентальной баллистической ракеты. Девятый месяц в Дубне под Москвой работал синхрофазотрон — крупнейшая в мире атомная машина. Атомный ледокол «Ленин» готовился в первый арктический поход. На Куйбышевской ГЭС дали ток еще восемь агрегатов. С пуском двадцатого мощность станции достигла двух миллионов ста тысяч киловатт. Завершилась работа над новым пассажирским самолетом Ту-114. На Минском автозаводе рабочие изготовили первую партию сорокатонных самосвалов МАЗ-530. Открылся путь воде на всей четырехсоткилометровой трассе Каракумского канала от Амударьи до реки Мургаб. Об этом говорили, этим восхищались.

А спутник второй, нет, это непостижимо: где-то над облаками, в космической ночи огибал планету маленький шарик с симпатичной дворняжкой Лайкой, что уснула в собачьей своей конуре, преданно послужив человеку, а вернее, всему человечеству.

На землю, на землю, Юра! Твое дело охранять страну. Да, он и почувствовал себя часовым Родины, когда под звон курантов, раздавшихся из приемника, представил себе Валю, всю их семью за столом в оренбургском домике, мать и отца в такой далекой отсюда гжатской избе… Наверное, тоже собрались вместе, пришли Валентин, Зоя… Пусть им будет спокойно, пусть тишина над родными крышами будет мягче круженья снежинок.

С кроватей поднял вой сирены. Знали: тревога учебная, а вдруг настоящая? Сирена крикнет вот так же. Бежали к машинам, застегиваясь на ходу. У самолетов — и когда они только спят — поджидали, докладывая о готовности, техники.

— Гагарин, отставить. Злобин, остаетесь тоже. Дергунов, и вы не летите…

Васильев немногословен: опять взлетают одни «старички». И когда самолеты, со звоном врезавшись в небо, скрылись из глаз, открыто выплеснулась обида:

— До каких же пор нам ходить в салажатах? Вот вернется, и выложим все напрямую.

Но Васильев в ту ночь мог бы и не вернуться. Выполнив перехват, летчики уже направлялись к аэродрому, когда взлетно-посадочная полоса внезапно утонула в тумане. Так случилось, что Васильев остался в воздухе, как бы предчувствуя этот злостный сюрприз здешней природы и дав возможность другим приземлиться раньше. Замерев, Юрий слушал переговоры земли с самолетом. Мгла сгущалась, клубилась, сесть казалось уже невозможным. Катастрофа? Но вот лишь тонкая пленка просвета над полосой, и, вынырнув из молочного месива, самолет выходит на посадочный курс. Шасси коснулись спасительной тверди… Голос двигателя — как человеческий — радостный, облегченный, верящий и не верящий в чудо. В стартовом домике Юрий тискает командира:

— Леонид Данилович, как это вы? Это же здорово! — А сам про себя: «Живой, неужели живой?»

Васильев спокоен, но горячечный блеск в глазах выдает волнение, и чуть-чуть подрагивает рука с кружкой горячего чая.

— Обычное дело, ребята. Главное — держать в руках не только самолет, но и небо. Ну и понятно — точный расчет. На истребителе ты сам себе командир, сам за себя отвечаешь. Ты царь и бог. А риск… Вся наша жизнь в опасностях. Особенно в северном небе.

И, уже владея собой, расслабился:

— Намотали на ус? Теперь ясно, почему вам рано из гнездышка? Вот солнце проглянет — и полетите.

До солнца было еще не скоро. В конце марта — начале апреля оно едва выглянет из-за сопок. Но разве не доказал им Васильев своим примером, чем может кончиться нетерпение юности? Снова теоретические занятия, тренажеры. И в размеренность летчицких будней опять врываются споры, дискуссии, затеваемые, как всегда, Дергуновым. Он всюду всегда торопился. Притащил газету, исчерканную карандашом.

— Читайте: «По адресу «Москва — Спутник» от общественных организаций, советских учреждений, предприятий, колхозов, воинских частей и отдельных лиц поступило более девяноста тысяч писем, телеграмм и радиограмм…» Что я говорил? А вот это: «Хотим быть первыми астронавтами…» Ни много ни мало!