Юрий II Всеволодович

— О, Коловрат Евпатий, хоть с малой дружиной напал на меня, да многих моих сильных богатырей побил, многие полки от тебя пали. Если бы у меня такой, как ты, служил, держал бы его против сердца своего. — И отдал тело Ипатия дружинникам нашим, которых поймали на побоище, и отпустил их своим царским повелением, ничем не повредив. Вот так, говорят, все и было, — закончил рассказчик.

— А где было это, Проня?

— В земле Суздальской.

При этих словах Юрий Всеволодович сделал резкое движение, провалился одной ногой в снег. Чтобы не упасть, ухватился за низко свисшую лапу ели, с нее густо посыпался снег. Сидевшие у костра встрепенулись, стали настороженно вглядываться в темноту.

Первым разглядел великого князя повар, который стоял возле котла и снимал накипь длинной деревянной ложкой.

— Бьем челом, государь, просим пожаловать на снедь нашу. — С этими словами повар вышел навстречу Юрию Всеволодовичу, сняв шапку и отвесив поклон.

— Хороша похлебка-то? — спросил Юрий Всеволодович.

Повар, парень, видно, веселый и дерзкий, ответил:

— Сам бы ел, да князю надо!

— Давно ли поваришь?

— Нынче первый раз. Все я сделаю, все я стяпаю, за вкус не берусь, горячо состряпаю. Испробуешь, княже?

— Нет, благодарствую. Откуда будете?

— С князем Святославом прибыли. Да вот и зятя своего тут встретил, — радостно сообщил встрепанный Проня, уже немолодой, но очень веселый, оттого что такая здесь жизнь, сытая, мужеская, не сравнить с деревенскими надоевшими трудами. — И вообче, тут хорошо… С воинами лучше! Век бы воевал! — добавил Проня и встал навытяжку перед великим князем.

— Ты, я слышал, про Евпатия Коловрата говорил? Не понял я, отчего это он в Суздале напал на Батыя? Знать хочу, как же Евпатий в Суздаль пришел? Из Рязани-то?

— Знать, по Батыевой тропе — по тропе из пепла да из крови.

Юрий Всеволодович понял, истины не добьешься, да и откуда Проне это знать — что услышал от зятя, то и передал, да еще небось с самодурью.

— А откуда же у Коловрата воинство столь великое взялось? Не из Чернигова же?

— Како! Чернигов далеко. Колокол вечевой из пепла в Рязани поднялся в воздух сам и сам же зазвонил. Все, кто жив остался, пешцы и конники, простой люд с рогатинами да топорами, на звон этот собрались, кто из леса или оврага, из какой другой схоронки повылазили и под стяг Ипатия и стали.

— Готово! — объявил повар. — Подходи, кто смелый!

Прибывшие на Сить из разных мест ополченцы принесли с собой самое необходимое — кроме оружия и доспехов, еще нож, топор, веревку, огниво с трутом и непременно выдолбленные из кленового дерева ложку и миску, у иных были еще и оловянные кружки, деревянные ковши.

Получив свою долю харча, каждый усаживался на прежнее место. Легкий ветерок заваливал языки огня и дыма. Уклоняясь от них, воины сдвигались по сторонам, прикрывали ладонью свои миски с похлебкой.

— Чую, с говядиной? — потянул носом Проня. — У вас тут и поста нету? Вот это жизня! Возьмите меня в дружину! Я храбрый!

— У котла с похлебкой, — осадил будущего дружинника десятский.

Здоровый дружный хохот покрыл его слова.

— Чай, и мы не лыком шиты! — раздался бодрый голос. — Ипатий Коловрат, чай, не один на Руси!

— И то: не лаптем похлебку хлебаем!

Юрий Всеволодович отошел, погладил морду коня, нежно опушенную инеем, в этот короткий миг вдруг так поверилось в победный исход предстоящей рати…

Снова и снова воскрешал он в памяти сказанное ему пленниками. Правда ли, что татары решили до тепла не воевать? Правда ли, что войско Батыя разбито рязанцем Коловратом? Это было бы слишком хорошо…

Тогда, значит, татар можно бить! До весны можно скопить сильное воинство. Значит, и сыновья все могут прийти на помощь!

— Глеба Рязанского доставить ко мне! — приказал мечнику.

Легконогий молодой оруженосец скоком метнулся из шатра.

От тусклого глиняного светильника Юрий Всеволодович зажег трехсвечие на бронзовой подставе. Хотелось видеть глаза рязанского Каина, понять, где он лжет, а где говорит правду.

Но вместо Каина вошел Святослав, подобревший, как всякий человек, утоливший голод. Он объявил, что теперь хочет спать, и пал на ложе, блаженно вытянувшись.

— А я котору ночь не сплю, — сказал Юрий Всеволодович с угрюмой завистью.

— Охо-хо! — сказал на это Святослав, широко зевая. — Больше не троясь меня никакой докукой. Умучен я лишением отдохновения, покоя.

— Я опять послал за Глебом. Сейчас придет.

— Надоел он мне. Все врет, — отозвался Святослав сквозь дремоту. — Не вовлекай меня и не зли. А то уйду к Васильку спать.

А говорить хотелось с братом, ой как хотелось. Кому же еще душу раскрыть наболевшую? Пусть возражает, обвиняет, только не молчит, не лежит вот так беспомощно, разинув рот и свернув голову набок. Кому же рассказать, что тут, в снегах, передумано? Кому признаться, что ожидание столь несносно?