Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

Персонально для Николая Ивановича тогдашнее фиаско, помимо крушения идейной позиции, означало еще и постепенный закат политической карьеры. Хотя острая фаза конфликта завершилась формальным примирением (25 ноября 1929 года Бухарин, Рыков и Томский подписали краткое заявление с признанием своих политических ошибок и с обещанием впредь вести «решительную борьбу против всех уклонов от генеральной линии партии»), однако становилось понятно, что окончательного прощения не будет. В том же 1929‐м Николай Бухарин был исключен из состава Политбюро – и чем дальше, тем вернее терял рычаги влияния. Хотя со временем он и получил статусное назначение, сделавшись главным редактором «Известий», но после вынужденной капитуляции на ноябрьском пленуме уже никогда не ощущал себя ни властителем умов, ни полноправным участником синклита, принимающего судьбоносные для страны решения. В личных его разговорах теперь нередко сквозила обреченность, что отмечали многие мемуаристы.

Как раз к тому драматическому отрезку времени относится и развод Бухарина с женой. По версии племянницы последней, Эммы Гурвич, в своей книге воспоминаний «Взгляд в настоящее прошлое» пересказавшей многие семейные хроники, разрыв отношений в 1929 году стал прямым следствием проигранной политической схватки:

Эсфирь Исаевна Гурвич, его единомышленница, прошедшая рядом с ним тяжелые годы становления нового государства, в период травли Бухарина была обвинена в Институте Красной Профессуры (ИКП), где она преподавала, в примиренчестве к «правым». Это было страшной реальной угрозой и могло привести к любым последствиям… Примеров беспощадной расправы с людьми, несогласными с директивными указаниями, с их сторонниками и с их семьями было предостаточно. Тогда после десяти лет совместной жизни Эсфирь Исаевна решилась на разрыв с Николаем Ивановичем, понимая, что надо спасать жизнь дочери. Не исключено, что именно это нелегкое решение отвело смертельную угрозу, сохранило жизнь обеим – и матери, и дочери, в жестокие 30‐е годы.

Добавим, что первая жена Бухарина, Надежда Михайловна Лукина, с которой он расстался вскоре после победы революции, продолжала жить в семье бывшего мужа – она страдала тяжелым заболеванием позвоночника и не могла двигаться без гипсового корсета. Дети же Николая Ивановича от двух его последующих браков, Светлана и Юрий, встретятся вновь только в начале оттепели.

На фоне описанных выше событий, совсем тогда еще свежих, и начал складываться роман Бухарина с «Ларочкой», или, вернее, уже «Анюткой» (первое прозвище – из Аниного детства, второе – из времен жениховства и супружества; оба имени – бухаринский «эксклюзив»: в семье ее всегда называли Нюсей). Говоря точнее, роман то складывался, то разваливался – вплоть до некоего «нелепого случая, приведшего к временному разрыву наших отношений». Одно наслаивалось на другое: и ревность Н. И., и его переживания по поводу разницы в возрасте, и очевидная неопытность Анютки в сердечных делах, выливавшаяся иногда в не объяснимые для нее самой поступки, чуть ли не эскапады.

Но главным барьером служило все-таки нечто иное, не относящееся к области любовных чувств как таковых. Не зря же еще на робких подступах к прямым ухаживаниям, сидя с юной Лариной среди скал на крымском взморье (случайно оказались на отдыхе по соседству) и обсуждая только что прочитанные страницы из «Виктории» Кнута Гамсуна, Бухарин спросил собеседницу: «А ты смогла бы полюбить прокаженного?» В той или иной вариации вопрос возникал и позже. Николай Иванович не скрывал опасений насчет их вероятного совместного будущего. И опасения эти в первую очередь касались его политической судьбы – хотя, пожалуй, дальше принудительной высылки куда-нибудь в провинцию (наподобие Калуги, куда из столицы выпихнули Каменева) или же отправки за пределы СССР, как это было проделано не столь давно с Троцким, его встревоженное воображение пока не заглядывало.

В период «сватовства» (и вплоть до ареста) Бухарин обитал уже не в «Метрополе», а в Кремле – в той самой сталинской квартире «по обмену». Из книги Эммы Гурвич: