Напоминая о десятилетней давности истории, генерал, конечно, рисковал, зная, как болезненно реагирует «первый» на любые намёки на прошлые дела на Украине. Тогда, в 1946 году, именно Хрущёв предложил ЦК раз и навсегда избавиться от бывшего наркома просвещения УССР, старого большевика Шумского, который за симпатии к националистам был репрессирован, но всё не унимался и, даже будучи смертельно больным, вёл тайные переговоры о своём участии во временном украинском правительстве «в экзиле». С предложением Никиты Сергеевича Москва тогда согласилась, и главный токсиколог МГБ Майрановский, навестивший Шумского в ссылке, ловко подтолкнул этого престарелого буяна к могиле, угостив своими снадобьями. Аналогичная судьба постигла и униатского архиепископа Ромжу. И в первом, и во втором случаях судебные медики зафиксировали острую сердечную недостаточность.
— А что там с Майрановским, кстати? — с показным безразличием спросил Хрущёв. — Сидит?
— Конечно, Никита Сергеевич, сидит. Ему же в 53-м полную «десятку» дали… Да, так вот, никакого явного убийства Ребета не будет. — Серов всё гнул свою линию. — Следов не останется, возможны лишь подозрения, но без доказательств. Только те, кому надо, намёк поймут. Вы согласны? — Не дождавшись ответа Хрущёва, генерал продолжил: — Кроме того, нам уже давно пора испытать в деле наше новое секретное оружие — газовый пистолет. Шприцы, укольчики разные — это уже вчерашний день. Не на одном же Майрановском мир держится…
— Ты меня от своих шпионских премудростей избавь, ради бога, Иван Александрович, — отмахнулся Хрущёв. — У меня и без тебя, знаешь ли, хлопот хватает.
— Виноват, — Серов приложил руку к груди, — конечно, Никита Сергеевич. Ещё позвольте буквально пару слов о возможном международном резонансе.
Генерал в своих предположениях не ошибся. Хрущёв, несомненно, доверял ему. К тому же должен по гроб жизни быть обязанным Серову за то, что тот месяц назад буквально спас его от расправы, затеянной этими старыми козлами Маленковым, Молотовым и Кагановичем. За сутки — хотя какие там сутки! — за полдня ему удалось стащить в Москву практически всех членов ЦК на экстренный пленум и отстоять Никиту.
Тот сразу почувствовал себя полновластным хозяином страны. Даже мог позволить себе «монаршую» милость, проявить снисхождение к вчерашним врагам, граничащее, впрочем, с унижением. Сковырнув недругов со всех постов, не стал добивать их физически, как сделал бы Сталин, а просто опрокинул в небытие — Маленкова отправил в Усть-Каменогорск, Кагановича — на Урал, кажется, командовать трестом «Союзасбест», а Молотова — к братьям-монголам. Поступив благородно, Никита Сергеевич почувствовал себя на самом деле всемогущим.
— Так вот, — Серов едва удержался от назидательного тона и деликатно смягчил тон, — мне кажется, что наши товарищи и в Венгрии, и в ГДР, и в Польше правильно поймут, что СССР по-прежнему безжалостен к врагам советской власти. Этот Ребет будет как бы первой ласточкой…
Хрущёв искоса взглянул на невозмутимое лицо собеседника. Потом легонько шлёпнул ладонью по столу:
— Ну, чёрт с ним! Будь по-твоему, Иван Александрович. Иди…
Берлин — Мюнхен — Берлин. Июль — октябрь 1957
— Да, захвати, пожалуйста, с собой свежий номер «Ньюс датчланд».
Кодовая фраза, произнесённая Сергеем по телефону, означала: «Встречаемся на прежней явке. У нас гости».
Когда Богдан прибыл по известному адресу, в конспиративной квартире, кроме Сергея, находился ещё незнакомый мужчина, который представился «гостем из Москвы». От него-то «герру Дрегеру» и довелось услышать многозначительную, даже несколько театральную фразу:
— Ну что, вот и пробил час.
Приказы не обсуждаются. Откажешься — сам покойником станешь. Богдан должен был стать палачом. Он недолго мучился пониманием своей новой роли. Палачи добросовестны и бессловесны. Они ликвидируют людей, которые им лично, по сути, не сделали ничего плохого. Исполнитель не должен знать жалости, сострадания. Приговорённого нужно лишить жизни молниеносно и неожиданно, не оставляя следов. Человек — существо смертное, легко уничтожаемое, и убить его много проще, чем родить ребёнка.