Юрий Звенигородский

— В Священном Писании сказано: первые будут последними, а последние первыми. Наберись смирения.

Смирение-то в конце концов помогло и самому князю: пустынник прервал беседу с очередным пришельцем, по виду купеческого достоинства, и подошел к нему. Не узнать было юного инока: лысый старик, по вискам — пышная седина, двойная морщина над переносьем, проницательные, глубоко запавшие очи, небольшая окладистая белая борода.

— Здрав буди, князь Юрий! — промолвил он, приветливо улыбаясь. — Время наше пришло помолиться вместе?

— Пришло, преподобный Савва, — поднялся, сложив руки для благословения, князь. И, не решаясь сразу же повести речь о монастыре, сказал: — Дерзаю просить тебя стать моим духовником.

Савва шутя погрозил перстом:

— От духовника, как от лекаря, не таись! Открой сокровенную мысль, поделись насущной заботой.

Юрию Дмитричу пришлось признаться:

— Насущная забота моя — построить обитель во имя Рождества Пресвятой Богородицы. Молю: помоги в святом деле, возглавь его. Я же пребуду неусыпный твой вспоможенник, духовный сын.

Поскольку старец не отвечал, князь счел нужным прибавить:

— Место благое подыскал я для будущего очага святости: гора Сторожа при впадении речки Разварни в Москву-реку.

Савва благословил Юрия.

— Ведомо мне место сие. Видел, блуждая в поисках пустыни. Показалось Небесным Раем, насажденным благовонными цветами. Для отшельнической кельи слишком приближено к городу, для монастыря хорошо — паломники, не утомляя ног, будут рады.

Допоздна беседовал князь с пустынником. Сбылось предвидение юного инока Саввы: в келье перед иконой Богоматери вместе молились, дабы простерла она свой покров над будущей, имени ее Рождества, обителью. Оба, монах с мирянином, увлеклись общим замыслом. Князь по просьбе княгини решил сооружать монастырь, что казалось для супругов много важнее строительства собственного нового терема. Бывший же игумен, уйдя в безмолвие, не смог уйти от страждущих душами, тянущихся к нему людей, и вновь стал помышлять о монастыре. Желание князя вошло в согласие с устремлением старца.

Юрий Дмитрич с Ивашкой Светёнышем затемно возвращались в город, хотя летняя тьма и весьма относительна. Заря, догоревшая на западе, двигалась через север к востоку. День заявлял о себе незатухающим светом, готовым вот-вот вспыхнуть вновь. Путники, завороженные красотой летней ночи, ехали молча, ибо чудесный мир — создание Божие — побуждал не рассуждать, а внимать, не мыслить, а созерцать.

Путь преградила первая городская рогатка. Заставщики не узнали князя — недавнего гостя в своем уделе. Стали допрашивать: кто, зачем? Вот когда Юрий смутился, что ездит без охраны. Слава Богу, на заставщиков произвело впечатление дорогое княжеское оружие. Что ж до одежды, то, едучи к старцу, Юрий поскромничал: был в суконном кафтане, не в парчовом или бархатном, и выглядел как зажиточный местич.

Один из стражников узнал Светёныша и поверил ему.

— Проезжай, твоя милость, — поднял он перед князем рогатку. — Здравствуй много лет!

Город засыпал, улицы были пусты. А в княжеском древнем тереме что-то произошло: это сделалось ясным уже в сенях. Челядь сновала из двери в дверь. Чаще попадались со свечками в переходах слуги женского пола: стало быть, суета касалась княгини. Юрий встревожился. Ухватил за длинный вислый рукав попавшуюся навстречу Вассу, повелительницу служанок, лицо, самое близкое к госпоже, потому и в одежде почти господской.

— Носишься спустя рукава! — укорил князь. — Что с княгиней?

Васса тонко залопотала:

— Настась Юрьна поутру едет на Москву. Гонец прибыл. Ее ждет взявшийся откуда-ниоткуда отец, бывший смоленский князь Юрий Святославич.

Зять давно покойного одноименца застыл в полном недоумении.

8

Две недели Юрий Дмитрич был сам не свой. Настасьюшка перед отъездом убежденно твердила: хочет свидеться с отцом. Батюшка после долгих лет скитаний явился. Ждет дочь в Москве. Об этом наказал гонцу не кто иной, как Яков Пузир, верный отцов слуга еще со смоленских времен. Бывший при нем и в Рязани, и в Новгороде, и в Торжке до того рокового часа, о котором столько было сказано, что ни сердцу вместить, ни душе перенесть. Как мог возражать муж жене? Ан знал: князь-преступник преставился лет семь назад, на чужой стороне, в Мордовской земле, в пустыни у некоего игумена-христолюбца именем Петр. Несколько дней поболел и умер. И погребли его там же, вдали от родимых мест. Да разве поверит дочь известию из вторых рук, когда получила совсем иное из первых? Тем более что до сей поры Юрий скрывал от нее печальное происшествие. Пришлось отпустить княгиню, хотя кошки на душе скребли: правильно ли он поступает?