Юрий Звенигородский

Тем же вечером из златоверхого терема пришел стольник: государь хочет видеть брата. И не одного, а с семейством. Юрий Дмитрич поехал с женой в карете, сыновья — в седлах. Встреча в Набережных сенях произошла столь искренняя и теплая, будто расстались дружественнее некуда и не чаяли, как бы скорее свидеться. Брат крепко обнял брата и облобызал трижды. Великая княгиня Софья тех же учтивостей удостоила княгиню Анастасию. Лишь девятилетний Василий дичился старших двоюродных братьев, смущенно поручкался, уклоняясь от лобызаний. Юрий, сколь ни старался, не обнаружил в свояченнице-литвинке ни капли мрачности, внутреннего непокоя, душевной расстроенности. Неприглядная кубышка так же строга и сдержанна, в меру надменна, не щедра на слова. А обнаружил князь-дядя в не-виденном прежде племяннике самое неожиданное: младший Василий был как бы слепок со старшего — узколиц, большеглаз, длинен не по годам и худ. Рядом с подросшими Юрьевичами Васильич казался ровней.

В честь приехавших родичей государь задал пир в Столовой палате. Стол был по случаю Успенского поста рыбный: капуста кислая с сельдью, икра лососевая, белужья спинка вяленая, стерляди на пару, студень рыбный с пряностями, уха из плотиц, а к ней пироги подовые квашеные с горошком да подали еще пирог большой с маковым молочком. Короче, яств, питий, сладостей оказалось в достатке.

Василий Дмитрич похвалился своей недавней поездкой в Орду. Опасной показалась ему дружба нового хана Зелени-Салтана с Витовтом, благосклонность к бывшим нижегородским князьям, тайные переговоры с Иваном Михайловичем Тверским. И, если сказать прямее: недоброжелательство к великому князю Московскому. Следовало поправить дело. Вот и пришлось отправиться с дорогостоящими дарами. Прибыл в столицу Кыпчакии, а там на великоханском столе уже другой Тохтамышев сын, Кадыр-Берди, только что свергнувший недруга Москвы. Этот — свой, пригретый по смерти отца великим князем, а потому вполне дружественный. Он тут же заверил, что смутьяны нижегородские не найдут в нем покровителя, а Витовт — друга. Иван Тверской, тоже ордынский гость, встретил Василия Московского в великоханском дворце с распростертыми объятиями, заверил в искренности и в том, что у него против большого соседа — никаких вредных замыслов.

Софья подняла здравицу за успехи супруга.

Семейная трапеза еще более оживилась, когда Юрий спросил о судьбе их давнего недруга Эдигея. Оказывается, великий темник, изгнанный из Больших Сараев, еще долго скитался по кыпчакским степям. Тохтамышев сын, известный Юрию Кадыр-Берди, отыскал его на берегах Черного моря, в Тавриде, и в схватке заколол.

Василий Дмитрич отлучился на малое время, вернулся с потертой хартийкой, объявил:

— Вот любопытное письмо. Его прислал моему тестю Витовту незадолго до своей смерти общий наш враг Эдигей. Внемлите и оцените красноречие воинственного старика: «Князь знаменитый! В трудах и подвигах честолюбия застигла нас обоих унылая старость. Посвятим миру остаток жизни. Кровь, пролитая нами в битвах взаимной ненависти, уже поглощена землею. Слова бранные, коими мы друг друга огорчали, развеяны ветром. Пламя войны очистило сердца наши от злобы. Вода угасила пламя». Он предложил вечный мир, — дополнил великий князь. — Прислал в Вильно двадцать семь арабских коней и трех верблюдов, покрытых красным сукном. — Тут неожиданно старший брат искоса глянул на младшего и ни к селу ни к городу произнес: — Учись, Гюргий, заключать вечный мир!

Эти случайные, как бы вырвавшиеся хмельным делом, слова испортили Юрию все застолье. Когда государь-братец, уже в конце пира, завел речь о своем безупречном княжении, о том, что все идет хорошо, в людях растет довольство, в недругах благоразумие, в соседях расположение, князь Звенигородский и Галицкий слушал терпеливо, но не очень доверчиво. Чтой-то Василий на себя не похож: в похвальбе теряет лицо.

Тесное семейное пиршество к концу становилось суше, приобретало не сердечный, а скорее служебный вид. Софья с Анастасией постепенно перестали обмениваться словами, а потом и глядеть друг на друга. Вот так двоюродные сестры! Или старая пря не забывается? Братья же тем не менее при прощании обнялись. И опять государь ни к чему изрек:

— Гюргий, не будь медведем.

— Кстати, — обрадовался Юрий Дмитрич вовремя пришедшей мысли, — недавно игумен Савва дал мне прочесть «Житие Сергия Радонежского», написанное нашим чудным дидаскалом[78] Епифанием Премудрым[79]. Там приводится случай: в пустынь к старцу Сергию повадился медведь. Не злобы ради, а токмо для насыщения. Старец клал на пень, что полагалось, зверь брал и удалялся. Если же Сергий забывал положить, медведь ждал своего и докучал старцу. Так продолжалось долгое время.

Возникло растерянное молчание. Его нарушили слова великого князя:

— Даже долгому времени настает конец.

Тягость сняли пасмурные слова Софьи Витовтовны:

— Епифаний Премудрый недавно умер.

Все вслух поскорбели о кончине великого мастера риторского плетения и витийских глаголов. На том и расстались.