Юрий Звенигородский

— Эй! — остановился Святославич. — Оскорблять? Молокосос! Здесь я властвую, а не вы с Олегом. Хочу, казню, хочу, милую.

Юрий круто развернулся, пошел в сени. В это время терем задрожал от женского неистового вопля, прибежали встрепанные услужницы:

— О, княже!

— О, беда!

— Она… она… княгиня Параскева…

— Что с Парашей? — задрожал голос Святославича.

Неревущая толстушка доложила:

— Подруга Роман Михалыча, узнав о казни мужа, с разбегу брякнулась о стенку головой. Лежит в кровище. Красоту свою испортила. Как такую класть к тебе на ложе?

Юрий, пораженный срамной догадкой, не утерпел, с немым вопросом оборотился к тестю.

Одноименец, словно раскаленный противень, побагровел. Бешеным взглядом заставил смолкнуть глупых услужниц:

— Сгиньте!

По исчезновении болтливых дев хотел нагнать зятя московского, но не успел. Крикнул вдогон:

— Останься, Юрька! Все изъясню! Верни Олега! Попируем!

Олега с Родославом увидел Юрий во дворе. Оба садились на коней.

— Поезжай с нами, — предложил великий князь Рязанский. — Сын приискал нам постояние. Вздохнем после удушливого дня. На Святославича в моем уме один лишь гнев, ничего больше.

Родослав хорошо обустроил отца и свойственника в пустых купеческих хоромах невдали от крепостных ворот. Охрану поставил крепкую. Вечерять подавали не слуги, а служивые, сменив доспехи и щиты на белые передники и деревянные лотки для блюд. Хоромы из толстенных вековых сосновых бревен не пропускали шума с улицы. Тишина успокаивала, стоялые меды смиряли внутреннее возбужденье. Юрий, не охотник до пития, захмелел. Родослав быстро насытился и удалился по неотложным воеводским нуждам, старый Олег же, расслабясь, пустился в разглагольствования:

— Трижды, четырежды дурак мой непутевый зять. Дури-ком отчину вернул и ошалел от власти. Прежде чем кровь лить, подумал бы! Ну, уничтожил неугодных. Головы отцов и мужей пали, так жены, дети и друзья убитых живы. Теперь взбулгачат ненависть к свирепому. Его жестокость их ожесточит. Всевластец справился с десятком, но не одолеет сотен!

Молодой Юрий терял силы продолжать беседу. Повторял лишь:

— Ох, тошно-тошнёхонько!

Не помнил, кто сопроводил в спальню, как лег на ложе.

Приснилось страшное: будто живот ему пронзил мечом Гаврюшка Трудник. Взор помутился от вида раны, а еще более от выпавших наружу собственных кишок. Проснулся весь в поту. Припомнил: видел схожий сон, когда бежали всей семьей от Тохтамыша. Только в тот раз маленького князя язвил копьем татарин. Мамка Домникея изъяснила: такой сон предсказывает плохое окончание гостеваний, отъезд по причине ссоры с хозяином, которому сие во многом повредит и огорчит его. Хозяин однозначно — Юрий Святославич. Отъезд — в Москву из опостылевшего в один день Смоленска.

Слуга-рязанец подал умыться. Князь освежился, облачившись, вышел в переход и сразу же столкнулся с Карачуриным. Оружничий сиял:

— Вчера нашел лишь к ночи твою милость. Не стал будить. Сейчас бежал сказать: к нам гость пожаловал!

— Откуда? Кто? — оживился князь.

— Боярин Галицкий. Твой бывший дядька. Ждет в сенях.

Как кстати! Ум не верит, очи видят, — он! Объятьям не было конца.

— Задушишь, господин! — стонал Борис.

Всеведущий и вездесущий сразу же пустился рассказывать. Чуть свет прибыл из Москвы с дружиной. Княгиня настояла догнать мужа, подкрепить вооруженными людьми, при боевой беде помочь, а при успехе поскорее возвратить домой. Сердце ее страдает по любимом день и ночь.

— Как Анастасия живет-может? — не терпелось узнать Юрию.

Борис весело кивал:

— Солнце в дому матушка наша, не нарадуемся!

— А еще новости? — тормошил князь.

Боярин почесал в затылке:

— Братец твой Андрей Дмитрич оженился у князя Александра Патрикеевича Стародубского, взял за себя дочь его отроковицу Аграфену.

— Отроковицу? — удивился Юрий.

— Тринадцатый годок пошел княжне, — сказал Борис. — И княжичу-то лишь осьмнадцать. Мог бы погодить.

— Любовь годить не хочет, — вспомнил свои муки князь.

— Дядья твои по матери, — продолжил рассказ боярин, — Василий с Симеоном Суздальские, бросили свои ордынские скитания и примирились с государем. Первый взял из заключения жену с детьми и удалился в Вятку. Второй сел в Городце.

Юрий перекрестился:

— Слава Богу, окончание семейной смуты!

Побеседовали всласть, но торопливо. Решили тут же отправляться восвояси. Князь не захотел даже проститься с тестем. Пошел к Олегу. В спальне — нет, у сына — нет. Застал за утренней трапезой, начал раскланиваться.

— Вот уж не отпущу голодного! — взял за руку старик.

Упрямо усадил за стол. Пришлось отведать курицу на вертеле, поздравствоваться кубком меду.

— А нам ведь по пути, — предложил Юрий ехать вместе.

Трапеза подошла к концу. Руки великого рязанца легли на плечи молодого свойственника:

— Не по пути, друг мой, уже не по пути. Себя ругаю, что вернул Смоленск упырю-зятю. Однако же не возвращаться пустым. Войду в литовские окраины, пощекочу мечом врага-Витовта. Вернусь домой с добычей. Тебе, Юря, могу дать охрану, какую ни попросишь. И поклонись от меня свату на Москве.