Юродивый

Я часто стоял часами у окна и всматривался в улицу, ожидая, не появится ли мама. Когда смеркалось, хотелось плакать, но я знал, что никто не обратит внимания, поэтому просто ждал. Я поранился, и на тыльной стороне ладони появилась ранка. Я стоял у окна и сосал эту ранку, потом начал грызть её. Я хотел есть. С тех пор на руке у меня остался рубец, наверное, на детской ладошке он выглядел значительно больше и внушительней.

Как-то я покакал в горшок. Какашек было мало, пару маленьких шариков. Я взял полиэтиленовый пакетик и собрал в него какашки, потом подошёл к окну и начал жевать этот пакетик. Вкуса я не помню, в голове всплывает лишь эта картинка… Я ел дерьмо. Без жалости к себе, просто данность.

В семьях у других детей бывали случаи и пострашнее. Я знал многих сирот, с которыми рос в одном детском доме, и порой они рассказывали свои истории, от которых дух захватывало. Да и позже, на свободе, мои одноклассники рассказывали про свои семьи, и я, сравнивая со своими жизненными обстоятельствами, понимал, что моя жизнь в разы лучше, и я бы ни за что не променял её. В каждой, даже внешне благополучной, семье есть свой скелет в шкафу. Я прекрасно осознаю это, потому иной раз стараюсь понять, что движет человеком, когда он жалуется, страдает или просто хмур. Люди, которым хочется позавидовать, тоже сталкиваются с проблемами, которые вгоняют их в тоску.

Сколько раз я слышал от людей, что им всё надоело, что хочется просто умереть, чтоб всё поскорее закончилось. Но что не так? Семья есть, деньги есть, друзья есть. А всё не так. Пожалуй, лишись они всего, им было бы проще. Природа человека такова, что всегда есть к чему стремиться, чем возмущаться, чего сторониться. Как бы это не прозвучало, но всем есть, о чём поплакать.

Стояла тёмная ночь, мама подходила ко всем прохожим и просила принять нас на ночлег. Ораву детей и утомлённую женщину. Нам просто напросто было холодно и хотелось спать. Дорога, постоянное преследование кондукторами и отсутствие еды банально выжали из нас всю энергию. Мама просила у прохожих, а они лишь злились, и некоторые грозились вызвать стражей закона.

За день до этого мы уже просидели в участке несколько часов, как мне кажется, потому что ночью бродили бесцельно по очередному городку. Затем нас выпустили, и мы отправились дальше. Возможно, посчитали, что мы – цыганская семья, и нечего с нами возиться.

Мы сошли со станции и поплелись в направлении посёлка. По дороге нам встретился какой-то мужик. Мама обратилась к нему с просьбой о ночлеге, и он повёл нас в свой дом. Он был весь чёрный, с большой лохматой бородой, походил на медведя. Сейчас я понимаю, что это был какой-то местный алкаш, может быть, даже бомж. Но он единственный, кто приютил нас. Его «дом» стоял где-то на откосе, тёмный и деревянный. На утро я обнаружил, что это, скорее, обгоревший сарай, нежели дом, но крыша в нём имелась и ночью было тепло, потому что мы, дети, спали вместе, плотно прижавшись друг к другу. Мама ушла с мужиком. На утро, облазив всю хижину, я нашёл на полу прилипший сахар. Сначала я просто собирал его и ел, но затем стал лизать пол.

Наше путешествие длилось неделю, от силы десять дней. За это время у мамы, по крайней мере, на моей памяти было двое мужчин. Вторым стал безобразный мужик в поезде, когда мы уже ехали назад домой. Вначале он просто подсел к нам, заговорил, а затем они с мамой ушли в тамбур курить. Их долго не было, а потом я услышал мамины крики, она вбежала в вагон, и стала кричать, чтобы мы позвали на помощь. В вагоне кроме нас больше никого не было. Мы стали плакать. Я подбежал к кнопке вызова контролёра и, плача, стал молить, чтобы кто-нибудь пришёл и спас мамочку. Никто не отозвался. Мы забились в углу ближе к окну и плакали.

Потом мама вернулась. Не помню, что с ней происходило конкретно, но она подсела к нам и стала также тихо плакать. Плач. Уже через годы мама сообщила, что болеет ВИЧ, и что заразилась она, вероятнее всего, от того мужика в поезде. Не знаю, так ли это, поскольку у мамы часто были разные мужчины, но тот мужчина определённо оставил огромный шрам на её сердце.

Ещё будучи в детском доме, я как-то невзначай рассказал воспитательнице про тот случай в поезде. Я не придавал этому большого значения, но воспитательница, поморщившись, посоветовала мне поскорей забыть эту историю и отправила меня расставлять посуду на столы, потому что было обеденное время. «Сколько у нас человек сегодня обедает? Девять? Возьми девять вилок и ложек», – так сказала она мне. Затем повар дал именно мне двойную порцию пюре и котлет, и я отправился есть. Я любил этого повара. Всегда, встречая её в коридоре, я подбегал к ней и крепко обнимал. В детстве я вообще часто обнимался со всеми, наверное, так восполнял недостаток внимания и любви. Сейчас я сторонюсь физического контакта с людьми. Время течёт, и люди меняются.