Юродство и столпничество

Нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что молчаніе св. столпниковъ или безмолвіе, съ одной стороны, было выраженіемъ глубокаго самоотверженія св. столпниковъ, а съ другой, – служило самодѣйствительнымъ средствомъ къ упражненію въ самоотверженіи. Языкъ есть одинъ изъ самыхъ дѣятельныхъ органовъ въ составѣ человѣческаго тѣла, движеніе которыхъ, при чрезвычайной легкости и быстротѣ, сильно и неудержимо. Что быстрѣе и стремительнѣе мысли? и однако языкъ, нѣкоторымъ образомъ, подражаетъ быстротѣ ея движенія. Поэтому, обращенный на злое, онъ, какъ замѣчаетъ апост. Іаковъ, есть неудержимое зло. А отсюда уже нельзя не видѣть, что безмолвіе – не малый подвигъ, потому что тѣмъ, которые обрекали себя на безмолвіе, надлежало постоянно бдѣть надъ собою и удерживать стремленіе своей природы тамъ, гдѣ она дѣйствуетъ всего сильнѣе и упорнѣе. Какъ трудно удерживать стремленіе огня, такъ и почти столько же трудно удерживать языкъ, ибо злой языкъ, по выраженію апостола, „воспаляет круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны” [DCCCLXXXIX]. Но трудность безмолвія еще болѣе увеличивается, когда представимъ себѣ, что слово составляетъ одно изъ лучшихъ украшеній разумной нашей природы, что въ немъ и чрезъ него преимущественно проявляются самыя внутреннія стороны человѣческаго духа, – его разумѣніе и свобода, неистощимое богатство его мыслей и чувствованій, что человѣкъ естественно и неудержимо стремится проявлять внутреннюю дѣятельность духа чрезъ слово, такъ какъ отсюда у человѣка сильное влеченіе передавать другимъ почти всѣ возникающія въ душѣ мысли и чувствованія, отсюда болѣзненная трудность – носить, а тѣмъ болѣе навсегда погребать въ сердцѣ какую-либо тайну. Поэтому, кто посвящалъ себя безмолвію, тотъ долженъ былъ постоянно бороться съ самимъ собою, останавливая стремительный потокъ мыслей и чувствованій, всегда готовый излиться въ словѣ и заставляя эти душевныя волны сокрушаться въ себѣ самомъ. Замѣтимъ, наконецъ, и то, что въ словѣ заключается для человѣка обильный источникъ услажденія и отрады. Посредствомъ слова изливаются душевныя наши радости и дѣлаются оттого какъ бы полнѣе и обильнѣе: чрезъ слово открываются для насъ источники новыхъ радостей, проистекающихъ отъ взаимнаго собесѣдованія съ подобными намъ; съ словомъ проходитъ всякая скорбь и душевная горечь, и мы чувствуемъ нѣкоторую отраду. Слѣдовательно, заключить уста свои на болѣе или менѣе продолжительное время значитъ – закрыть для себя одинъ изъ источниковъ земныхъ удовольствій. Но, состоя главнымъ образомъ въ обузданіи языка, безмолвіе приводитъ естественно и къ другимъ видамъ самоотверженія. „ Кто не согрешает в слове, говоритъ св. ап. Іаковъ, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело" [DCCCXC]. И дѣйствительно, кто имѣетъ столько силы духа, чтобы обуздать и связать языкъ, по своему устройству, легкій и быстроподвижный, тотъ можетъ обуздать и другіе члены тѣла, болѣе грубыя и недѣятельные, – удержать руки отъ хищенія, ноги отъ неправаго теченія. Языкъ, по выраженію апост. – какъ бы нѣкоторое кормило въ нашей тѣлесной природѣ. „ Вот, и корабли, как ни велики они и как ни сильными ветрами носятся, небольшим рулем направляются, куда хочет кормчий; так и язык – небольшой член, но много делает" [DCCCXCI]. Отсюда, кто искусенъ въ управленіи своимъ языкомъ, тотъ управитъ и всѣмъ тѣломъ, не смотря на самые сильные порывы страстей и пожеланій чувственныхъ. И какъ языкъ легкостію и быстротою движенія подражаетъ быстротѣ душевныхъ движеній, то научившійся постоянно обуздывать языкъ не неопытенъ будетъ и въ управленіи своими помыслами и самою свободою. „Стяжи безмолвіе, говоритъ св. Ефремъ Сиринъ, и оно возвыситъ тебя надъ страстьми" [DCCCXCII]; кто возшелъ на степень этой добродѣтели (т. е. молчанія), говоритъ Іоаннъ Лѣствичникъ, тотъ въ состояніи однимъ ударомъ разсѣчь крѣпко сплетенный узелъ пороковъ" [DCCCXCIII].