Юродство и столпничество

Дѣлаясь сторонниками всего истиннаго, святого, святые юродивые главнымъ мотивомъ воли своей считали умъ и имъ опредѣляли къ дѣятельноcти свою волю, не давая чувственнымъ мотивамъ брать перевѣсъ. Эта мысль символически выражена святымъ Симеономъ юродивымъ въ слѣдующемъ дѣйствіи: онъ носилъ на своей головѣ вѣнокъ изъ масличныхъ вѣтвей и травы, а въ рукѣ вѣтку и, ходя по городу, громко взывалъ: „торжество побѣдителю царю и граду его"; впослѣдствіи онъ объяснилъ діакону Іоанну, своему другу, смыслъ этихъ словъ: „городомъ онъ называлъ душу, а царемъ – умъ, надъ страстями владычествующій [CCXLIV]. Такимъ образомъ, святый Симеонъ символически проповѣдывалъ о той внутренней побѣдѣ надъ самимъ собою, которая состоитъ въ господствѣ надъ страстями, о той борьбѣ, какую ведутъ между собою разумъ и чувственность въ человѣкѣ и о умѣ, какъ о силѣ, противостоящей страстямъ. Преосвященный Ѳеофанъ говоритъ: „сила, борющаяся со страстьми, есть умъ, въ коемъ – сознаніе и свобода. Чрезъ него цѣлительная сила переходитъ къ силамъ сквозь подвиги, чрезъ него же сила, поражающая, разрушительная, проходитъ къ страстямъ въ бореніи. И обратно: когда страсти возстаютъ, то мѣтятъ прямо на умъ, т. е. на покореніе сознанія и свободы. Онѣ – во святилищѣ нашего внутренняго духа, куда врагъ черезъ страсти пускаетъ свои разженныя стрѣлы изъ душевной тѣлесности, какъ изъ засадъ. И пока цѣлы сознаніе и свобода, т. е. стоятъ на сторонѣ добра, то какъ бы ни было велико нападеніе побѣда наша. Такимъ образомъ, точка опоры для страстей есть благодать" [CCXLV]. Нося на головѣ вѣнокъ, святый Симеонъ юродивый этимъ какъ бы показывалъ царственное назначеніе головы (ума), которая имѣетъ близкую и тѣсную связь съ явленіями душевной жизни и служитъ важнѣйшимъ ихъ органомъ. Въ самомъ дѣлѣ, человѣческое тѣло завершается головою и въ отношеніи къ цѣлямъ жизни и ихъ достиженію не тѣло носитъ голову, а голова тѣло, которымъ она управляетъ. Лицо головы служитъ выраженіемъ и какъ бы живымъ зеркаломъ душевныхъ состояній человѣка [CCXLVI]. Голова, такимъ образомъ, имѣетъ значеніе органа посредствующаго между цѣлостнымъ существомъ души и тѣми вліяніями, какія онъ испытываетъ со внѣ или свыше и ей приличествуетъ правительственное достоинство въ цѣлостной системѣ душевныхъ дѣйствій. Умъ имѣетъ значеніе свѣта, которымъ озаряется созданная Богомъ жизнь человѣческаго духа съ ея. Богомъ данными законами. Сосредоточенности и неразсѣянности ума могутъ мѣшать не только внѣшнія впечатлѣнія, но и впечатлѣнія міра субъективнаго, внутренняго. Полная и безраздѣльная сосредоточенность ума на какомъ-либо предметѣ можетъ быть весьма значительно повреждаема или даже парализуема возбужденіемъ какихъ-нибудь стремленій и чувствованій, относящихся къ другимъ предметамъ и вызывающихъ иной рядъ представленій, стремящихся проникнуть въ умъ и овладѣть имъ. Давленіе со стороны этихъ инородныхъ стремленій, чувствованій или представленій, врывающихся въ умъ и сбивающихъ его съ того предмета, на который направляетъ его человѣкъ усиліемъ своей воли, бываетъ иногда такъ сильно, постоянно и настойчиво, что для освобожденія отъ нихъ, какъ должной или желаемой концентраціи ума, остается или осуществить ихъ на дѣлѣ и тѣмъ разрѣдить, такъ сказать, ихъ и лишить силы, или предпринять борьбу съ ними для уничтоженія ихъ въ основѣ. Освобожденіе отъ давленія разсѣивающихъ стремленій и представленій посредствомъ осуществленія ихъ всегда приноситъ лишь временный результатъ, не обезпечивающій въ будущемъ, даже болѣе или менѣе близкомъ отъ новаго появленія и возбужденія ихъ, отъ новаго вліянія, разсѣивающаго умъ. Отсюда является потребность и необходимость нѣкотораго болѣе радикальнаго ограниченія стремленій, своимъ пробужденіемъ отвлекающимъ умъ отъ предмета, на которомъ оно безраздѣльно и сполна должно быть сосредоточено, требуется нѣкоторое подавленіе потребностей, мѣшающихъ желаемой и нужной собранности духа. Это именно потому, что уже самая ясность, чистота и сила ума стоятъ въ связи съ нѣкоторымъ подавленіемъ чувственности и нѣкоторымъ, если не ослабленіемъ, то утонченіемъ тѣла посредствомъ строгаго воздержанія и умѣренности. „Однимъ словомъ, говоритъ святый Василій Великій въ своемъ наставлeніи юношамъ, все тѣло долженъ презирать тотъ, кто не хочетъ погрязнуть, какъ въ тинѣ, въ его похотяхъ, или пусть нисходитъ ему столько, сколько по словамъ Платона, позволяетъ польза философіи. Сія мысль почти нисколько не различествуетъ отъ словъ апостола Павла, который увѣщаваетъ ни подъ какимъ видомъ не простирать попеченія о тѣлѣ до того, чтобы возникли похоти [CCXLVII]. Ибо тѣ, кои заботятся о благосостояніи тѣла, а душу, управляющую онымъ пренебрегаютъ, какъ ничего не значущую, чѣмъ различаются отъ такихъ людей, которые стараются объ устройствѣ орудій, а въ искусствѣ, дѣйствующемъ сими орудіями, не усовершаются? Итакъ, заключаетъ святый Василій Великій, надлежитъ укрощать и удерживать въ повиновеніи тѣло, какъ удерживаютъ стремленіе какого либо звѣря, возбуждаемыя имъ въ душѣ смятенія усмирять умомъ, какъ бичемъ, и заботясь о духѣ, не давать воли страстямъ, дабы онѣ не увлекли его, подобно какъ необузданные и разъяренные кони увлекаютъ всадника. Здѣсь прилично упомянуть, говоритъ великій святитель, о Пиѳагорѣ; узнавъ, что одинъ изъ его знакомыхъ тѣлесными упражненіями и явствами болѣе и болѣе приращаетъ свою тучность, онъ сказалъ ему: перестанешь ли ты дѣлать темницу свою часъ отъ часу несноснѣе? по этой причинѣ, замѣчаетъ святый отецъ, говорятъ и Платонъ, зная вредъ, происходящій отъ тѣла, нарочно избралъ для академіи не очень здоровое мѣсто въ Аттикѣ, дабы отнять отъ тѣла излишекъ здравія, какъ отнимаютъ лишніе сучья винограда. А я слышалъ отъ врачей, добавляетъ святый отецъ, что чрезмѣрное здоровье даже опасно" [CCXLVIII]. Но если отвлеченное мышленіе требуетъ нѣкотораго ограниченія и подавленія чувственности съ ея разсѣивающимъ вліяніемъ, то особенно это требуется для умнаго созерцанія и умной, или духовной молитвы, тѣмъ болѣе что предметомъ ихъ служитъ существо нечувственное, высочайшее, святѣйшее, безусловное. Такой объектъ созерцанія необходимо требуетъ не только свободы отъ давленія разсѣявающихъ чувственныхъ пожеланій, но и положительной нравственной чистоты, потому что по слову Спасителя, только „чистіи сердцемъ Бога узрятъ". Отсюда естественно должно проистекать строгое и даже суровое отношеніе къ чувственности, постоянная борьба съ нею, какъ представляющею помѣху для сосредоточеннаго, чистаго и напряженнаго созерцанія. Однако, цѣлью этой борьбы съ чувственностью должно служить одухотвореніе, такъ сказать, плоти, т. е. приведеніе ея въ такое состояніе, въ которомъ она, по крайней мѣрѣ не могла бы мѣшать паренію духа, напряженному умному созерцанію и умной, или духовной молитвѣ. Но здѣсь однимъ изъ важныхъ препятствій служитъ мыслящая сила. Человѣку мыслить столь же естественно, какъ и солнцу свѣтить. Умъ движется впередъ подъ вліяніемъ какого-то невидимаго и неодолимаго влеченія. Остановить его дѣятельность никто не въ состояніи, но управлять имъ должно. Главное зло для ума это суетныя, пустыя мысли. Въ письмахъ путешественниковъ мы читаемъ, что въ жаркихъ странахъ часто налетаютъ такія тучи саранчи, что онѣ закрываютъ отъ путешественника солнечный свѣтъ и бросаютъ темную и холодную тѣнь. Тоже бываетъ и въ умѣ. Тучи суетныхъ мыслей постоянно носятся надъ умами людей, пересѣкаютъ лучи истины на ихъ пути къ сердцу и, такимъ образомъ, дѣлаютъ сердце чуждымъ добродѣтели; или, подобно стаѣ птицъ, налетѣвшихъ на недавно засѣянное поле, крылатыя мысли спускаются на сердце и выклевываютъ тѣ драгоцѣнныя сѣмена, которыя посѣяны въ немъ рукою небеснаго Сѣятеля и которыя принесли бы обильные плоды.