Юровские тетради

Мы поспешно зашагали, Серафимчик — с чемоданчиком, я — с пустой котомкой. Дойдя до околицы, я оглянулся: на крыльце еще белела крупная фигура Григория, он махал рукой, звал обратно. Его даже жалко стало. Теперь ему одному придется отдуваться за всех, на одного все шишки полетят.

Пройдя версты четыре, мы услыхали скрип полозьев.

— Не батя ли? — насторожился Серафимчик. — Григорий мог и брякнуть. Не хочу я встречаться с милым родителем! — Недолго думая, он свернул на тропу, сказав, что она и должна вывести нас за Волгу, а там уж ищи-свищи двух швецов-полуночников. Серафимчик еще и шутил.

Тропка довела только до реки, до первой рыбацкой проруби. Дальше — целина, снежные заструги, сугробы. Серафимчик шагавший до этого в своих щегольских белых бурках впереди, теперь уступил свое место мне. А мне куда тяжелее было пробивать целину в огромных подшитых валенках. Часто увязал в сугробах чуть не по пояс, но молчал, лез напролом, лишь бы Серафимчик не отставал, шел за мной.

Все было бы еще сносно, если бы на просторах Волги не разгулялся ветер, колючий, злой. Он так хлестал по лицу, что кожа деревенела, челюсти сводило. Серафимчик обернул шею и лицо шарфом, только для глаз оставив щелку, у меня же шарфа не было — в спешке забыл взять. Я поднимал куцый, вытертый воротничишко шубенки, но скрыться от ветра не мог.

— Жив ли, эй? — время от времени окликал меня шедший позади, прячась за мою спину, Серафимчик.

Чтобы не выдать себя, как я устал и промерз, в ответ я еще сильнее шлепал валенками-утюгами по снегу. Думал об одном — скорей бы преодолеть это многоснежье, выйти на берег, где виднелся, перелесок и где должно быть потише. Там можно будет немножко и передохнуть. Но, выбравшись на берег, я увидел: нет никакого перелеска, за него я, оказывается, принимал темный закраек неба. Ветер и на берегу не унимался, гнал поземку. И нигде ни тропинки.

— Кажется, зашли… — жалобно булькнул Серафимчик и, расширив прорези для глаз, огляделся. — Ты не устал?

— Нет!..

— А у меня чемодан оттянул руку.

— Давай понесу, — я тотчас же взял у него чемодан. На все я был готов, лишь бы Серафимчик не передумал, не повернул обратно.

Пройдя еще немного, Серафимчик заканючил, что хочет курить. Я обернулся к нему: помогать, так во всем! Распахнув шубенку, загородил ею от ветра голову требовательного попутчика. Спичка загорелась, огонь немножко подпалил шерсть шубенки, но зато и папироска задымилась. Серафимчик благодарственно похлопал меня по плечу: выручил, мол, спасибо. Но, накурившись, он захотел пить. Я утолял жажду снегом, малость помогало. Горсть снега протянул и Серафимчику.

— Позобай!

На дорогу мы вышли уже на рассвете. Первого же встречного спросили, сколько осталось идти до станции. Ответ не утешил: верст десять с гаком. Серафимчик присвистнул. А когда стали попадаться встречные подводы, каждую он провожал взглядом. Я при этом затаивал дыханье: все больше и больше боялся, как бы попутчик не повернул обратно. Ему что — Иона примет, ну может, для порядка отвесит оплеуху-другую. А мне теперь уж путь к «гусару» закрыт.

— Похлебать бы сейчас щец с мясом, а, Кузь? — по-прежнему шагая позади меня, подал голос Серафимчик. — Или картошечки со свининой. Батя с Гришухой поди уж завтракают. Ты хочешь?

Я сглотнул слюнку:

— Ничего не хочу.

— Счастливчик! А я голодать не могу. Однажды вот так же в дороге проголодался, так ноги задрожали и упал.

«Неужели и сейчас задрожат у него ноги, неужели упадет? — напугался я. — Тогда все пропало». И начал просить его:

— Серафимчик, не надо… не думай о еде. Я не думаю — и ничего… Ты о станции думай.

— Есть хочу! — твердил Серафимчик. — Щец бы…

— Есть, есть, — рассердился вдруг я. — Тогда бы и не шел, обжирался бы щами да получал синяки от своего бати.

— А ты не больно разевай рот! — прикрикнул на меня Серафимчик. — А то я могу…

Он не досказал, но я и так знал, что Ионов сынок все мог — и обругать, и дать взбучку, а самое главное — отказать в покупке железнодорожного билета. Без билета же далеко не уедешь!

На железнодорожную станцию мы пришли вконец обессилевшие. К счастью, на поезд не опоздали. Серафимчик успел не только билеты купить, но и постоять у буфетной стойки, выпить водки и закусить. Я вынул было свои пятаки, чтобы купить бутерброд, однако в тесном зальце зазвенел колокольчик: надо было садиться в вагон.

В вагоне, переполненном и душном, мне удалось забраться на верхнюю полку под самый потолок и лечь калачиком среди корзин и мешков, а Серафимчику, разомлевшему от выпивки, кто-то уступил место на лавке. Вагон качало, колеса отчаянно стучали на стыках рельсов, и я, чтобы не свалиться, ухватился за стойку. Тепло разморило меня, и я забылся во сне.

Проснулся утром. Окно розовело от солнца. В вагоне людской гуд. Пахло хлебом, онучами, потом; из рук в руки переходил большой закоптелый чайник, наполнялись кипятком кружки, чашки. У меня кружилась голова, во рту пересохло и тоже хотелось пить. Но прежде чем слезть, поглядел на то место, где вчера сидел Серафимчик. Сейчас его тут не было, на его месте сидел дюжий мужик с бородой Христа.