Юровские тетради

Зло взяло: стараюсь, стараюсь, а хожу действительно как отрепник. Павел Павлович вроде уж и забыл платить заработок, мою пятерку. Пятерка! Неужто вся моя работа стоит столько? Вспомнились слова Железнова об этой, как он сказал, прибавочной стоимости. По его словам, хозяйчики, вроде Павла Павловича, вовсю «выжимают» ее.

Ну ладно, хозяйчик! Авось разберемся!

Когда я переступил порог швальни и Павел Павлович заворчал на меня, зачем-де долго заставил ждать себя, я вспыхнул:

— А мне, думаете, не долго приходится ждать своего заработка?

— Куда тебе вдруг потребовался заработок?

— А хоть бы тот лоскут выкупить у нэпмана…

Павел Павлович раскрыл рот, пошевелил серыми губами и пошел за деньгами. Так пятерками он и расплатился со мной.

…Не спрашивая разрешения, я снова отправился в магазин. Я уже видел себя в новенькой суконной куртке с воротником шире, чем у Тимки, представлял, как заморгает Игорек, когда увидит меня. Пусть знают «ресторанные сынки»: не одни они ходят по земле!

Но пока шел до магазина, мои планы в корне изменились. Нет, решил я, никого не буду удивлять и тешить. Не для того я потел, добывая первый в жизни заработок. Я и к Соломонычу не зашел. Не нуждаюсь в его лоскутке! В горповском магазине купил обновки для «младенцев»: кому рубашку, кому штаны. Тешить, так вот их, моих голопузеньких! Покупки я нес как нечто неоценимое, довольный, что так распорядился своими пятерками.

Еще через неделю с небольшим, как раз в воскресенье вечером, я появился в швальне в демисезонном пальтеце, которое отдал мне брат.

Юлечка отперла дверь. И хоть в коридоре стоял полумрак, она разглядела дареную «демисезонку» и удивленно сказала:

— Тебя, Кузя, не узнать. Гляди, какой кавалер!

Она была в халатике, босая, с распущенной косой, приготовившаяся ко сну, и так близко стояла около меня, что я слышал ее дыхание.

— Пойдем ко мне, покажись получше, — потащила меня в свою комнату. Я упирался. — Да не бойся, — зашептала мне в ухо. — Павла Павловича нет — из клуба еще не пришел, а Филя дрыхнет…

В комнате горел ночничок. При его слабом свете Юлечка вновь оглядела меня, ходя вокруг, задевая меня то плечом, то грудью.

— Кавалер, кавалер… — приговаривала она тихо. — Да ты раздевайся, красавчик. Давай я тебе помогу.

— Юлия Ванифатьевна…

— Юлечка… — поправила меня машинально и улыбнулась. — Чего пугаешься-то, глупенький?.. Вот еще пуговичка, еще… — Расстегивая пальто, она все ближе поджимала меня к дивану. Я едва вырвался.

Метаморфозы

На улице тепло, в лужах, разлившихся во дворе, качаются белые облака. Кажется, сугробы и не таяли вовсе, а поднялись на небо, где еще прохладно, и оттуда смотрят на землю: как, мол, она выглядит весной, но видят только свое отражение.

За окном шумит ветер. Говорят, это перед ледоходом. Могучая река, оживая, начинает дышать — и поднимается ветер. Он раскачивает занемевшие за зиму липы в аллее, что идет от Сенной посредине проспекта. И хотя деревья еще голые, но уже дымятся легким зеленоватым туманом. С громким писком носятся воробьи.

Я сижу у окна, и мне не терпится выбежать на улицу, под теплое солнце, подальше от угарной швальни и глаз Юлечки.

Железнов как-то пообещал мне показать волжский ледоход, и я ждал, когда он придет в швальню и уведет меня с собой. Одного Павел Павлович может и не отпустить, с Железновым отпустит — побаивался он моего «сватушки». Сам Ивашка загодя перебрался на время половодья с заволжской стороны на нашу, ночуя то у друзей в общежитии, то у Алексея. Так он ни одного занятия не пропустит.

О ледоходе он говорил азартно.

— Это, понимаешь, такая силища! Все крушит, ломает и с грохотом несет ледяное месиво на своей хребтине, расчищая путь реке. И заметь: глядишь на это буйство Волги, а думаешь о нашем брате, рабочем, о людском половодье. Эх, такие дела ждут нас впереди! Не слыхал о пленуме ЦК? Погоди, вот-вот в газетах напечатают. Скоро мы так жмякнем всех этих последних зажиревших частников…

Прошло несколько дней, и он явился за мной. Было это вечером, когда мы только что собрались ужинать и на столе уже пыхтел самовар.

— Никаких чаев, никаких ужинов — пошли! — приказал мне Железнов.

— Что, уже началось? — спросил я.

— Пошли, не мешкай!

Чем-то Железнов был встревожен. Губы сжаты, брови нахмурены. Выйдя со мной на улицу, он сказал, что лед тронулся, но сейчас не до этого. Случилась беда с Алексеем: избили его в селе, весь в синяках вернулся.

Я перепугался, задрожал, но Железнов похлопал меня по плечу своей лапищей.

— Чего ты? Олеха поправится. Доктор приходил, примочки выписал. И нечего хныкать, ясно? — Пройдя несколько шагов, он вскипел: — Сволочи! Цацкаемся с ними! Именуют себя «хозяйственными мужичками», грамотеями, а вон на что пошли. Лешка-то ездил туда, в село, новую жалобу проверять, и вот…

— А в какое село ездил: не в Каметь ли? — спросил я.

— Туда. А что?

— Мы шили там, у хозяйственных…

— Вот те на, метаморфоза!

— Что, что? — не понял я, услыхав еще новое для меня слово.