Юровские тетради

— Не хочу. Спасибо, тетя Марфа!

Ее ответ, что Капа пошла одна, был для меня лучше любого чая, слаще любого меда.

Попрощавшись, я повернул к центру. Было солнечно, с крыш капало. Запрокинув голову, я взахлеб глотал настоянный на солнце и мокром снеге свежий воздух, слушал гомон трудового дня.

Неожиданно на полном маху остановился возок, обрызгав меня мокрым снегом.

— Кузька!

Оглянулся: в возке сидел Тимка Рыбкин, важный, как барин. Был он в куртке канареечного цвета, с нашивными карманами по бокам и на груди, с широким цигейковым воротником, в пушистой шапке-бадейке. Все было ему широковато и уже поношено, как бы взятое у кого-то на время.

— Садись, подвезу! — сказал он, освобождая место возле себя.

Я стоял, не двигаясь. Тогда Тимка выскочил на тротуар, схватив меня за плечи, затолкнул в возок и сел сам. Уже тут он поздоровался со мной и спросил, куда везти. Я указал на торговые ряды. Тимка ткнул в спину извозчику, сидевшему на облучке, и приказал:

— Двигай!

Потом вынул из нагрудного кармана пачку папирос «Сафо», игриво раскрыл и протянул мне.

— Не курю, не научился, — отказался я, глядя на него, такого лощеного, с чужими манерами: уж не подменили ли отрицателя?

— А я балуюсь, — сказал он, еще более важничая. Он взял двумя пальцами папиросу, постучал донышком мундштука о коробку и сунул в рот. Прикурил от зажигалки, похожей на маленький пистолет.

— Погодка-то!.. — Расстегнув верхнюю пуговицу куртки, он откинулся на спинку возка. Сделав несколько затяжек, спросил: — А ты шьешь?

— Шью. — Я назвал хозяина и адрес.

— А я плюнул на ремесло. Ну его!

— Не работаешь?

— Служу! — многозначительно, с оттенком гордости ответил он. И, выдержав паузу, сказал, что служит не в какой-то захудалой конторе, а в крупном магазине у мануфактурщика.

— Что ты там делаешь?

— Все! Но больше по поручениям.

— Курьер, что ли?

— Назовешь и экспедитором! Слыхал о таких?

— Вон ты куда вознесся!..

— А что? — засмеялся он, обнажив остренькие, заметно прокуренные зубы. — Не все сидеть в скушном Юрове да черный хлеб жевать, пора попробовать и пшенисного! — нажимая в последнем слове на букву «с», выкрикнул он. — А дома, — добавил чуть погодя, — и делать нечего. Батя добился своего — повесился!

Меня так и передернуло: с такой легкостью и циничностью говорил он о своем незадачливом отце. Но Тимка продолжал:

— И батя, и все мы, дурачье, прозябали в своем медвежьем углу, гнули хрип. Нет, хрипом не возьмешь! Башкой надо соображать. Кто загребает деньгу в городе? Торгаши, сам вижу и знаю. Так чего же на них глядеть? Одним, что ли, им жить? Открывай двери к ним, иди! Вначале поублажай. Я, например, на гармозе наяривал, хозяина веселил и покупателей заманивал. Гармоха без дела лежала. Поиграл, устроился — потребовал своего. А чего? Чикаться, что ли?

— Тимка, кто тебя так образовал? — спросил я. Чем больше он говорил, тем непонятнее становился. О бесполезности гнуть хрип я слышал и раньше от других, но о том, как жить за счет вырванного у торгашей куска, слышал впервые, и звучало это унизительно.

На мой вопрос он ответил тоже вопросом:

— А чего меня образовывать? Из коротких штанишек, что ли, не вышел? — И перешел на другое: — Кралю здесь не завел? У меня такая мамзель! Как принцеза! — похвалился Тимка, и глазки его замаслились. — Ты тоже не теряйся. Только, знаешь, приоденься, в городе встречают по одежке.

— Только по одежке?

— Да, и это ты заруби! — покровительственно произнес Тимка. — Город есть город! — с видом знатока добавил он и, толкнув меня локтем, справился: — А Ляпу видел?

— Один раз.

— Дрянь она!

— Перестань! — вскинулся я.

— Не защищай. Ты думаешь, она прежняя? Захотел! Сам видел ее с каким-то франтиком. Дрянь!

— Перестань!

— А чего ты взъелся? Не хочешь — не буду. Есть из-за чего спорить! — фыркнул Тимка. — А вон и ряды. Вылезай. Мне еще надо на вокзал лететь за билетом для патрона.

Я мгновенно выскочил, из возка, но Тимка схватил меня за руку:

— Скажи: завидуешь мне? Переплюнул ведь я всех. И тебя тоже. Ну? — Он, избоченившись, ухмыльнулся, любуясь собой. Левой, свободной, рукой заталкивал рыжую прядь волос под шапку-бадейку. — Что, на откровенность не хочешь?

— Почему? — тотчас же откликнулся я, не желая все-таки оставаться в долгу. — Отвечу. Рано хвалиться вздумал. Чем? Кто ты? Холуй нэпманский — и все.

Он вытаращил глаза, рыжая рябь опалила раздутый нос и щеки.

— Ты это взаправду?

— Взаправду, Тима! — подтвердил я. — Спасибо за карету. С шиком проехали, по-буржуйски! — И я пошел. Оглянувшись немного спустя, увидел, что возок еще стоит. Крикнул: — Не опоздай, Тимка, на вокзал, а то влетит от патрона.

Мне даже весело стало, что хоть немного сбил спесь с зазная. Прислужничает разным да еще хвалится.

Но позже, когда возвращался из магазина, я вдруг спросил себя: а на кого я работаю? Вот несу вату, сейчас опять засяду за шитье. Для кого буду шить? Для нэпмановского магазина.