Он вытолкнул вперед свою девицу, еще более заморенную и чумазую, нежели обычно. Облаченная в нечто, вида преудивительного — будто тончайшее кружево набросили поверх невероятно грязной, драной одежды — она выглядела именно тем, кем являлась: человеком.
— …знакомься, — Тири положил руки на плечи девицы, и платье, от которого разило незнакомой силой, шелохнулось. — Это Юся. Моя жена…
…леди Алауниэль прикрыла глаза. В присутствии свекрови и сознание не потеряешь, будет потом двести лет изводить намеками на слабое здоровье.
— А мальчик-то вырос, — заметила леди Эрраниэль со странной усмешечкой. — Поздравляю.
Кого именно поздравляли, леди Алауниэль не сочла нужным уточнять.
А человечка, икнув, должно быть, осознала глубину своего падения… сиречь, вышину взлета, сунула руку в карман и вытащила нечто крохотное.
— А это вам… — сказала она, раскрывая ладонь. — Подарок…
И не иначе, чем пережитым шоком, нельзя было объяснить, что леди Алауниэль покорно протянула ладонь, в которую упал махонький полупрозрачный шар. Правда, он моментально развернулся и…
…эти полупрозрачные, будто вырезанные из драгоценного камня, стебли. Тончайшие листья, преломляющие свет. И махонькие, с булавочную головку, бутоны.
Быть того не может…
…они исчезли. Или считались исчезнувшими еще в незапамятные времена, да и тогда были редкостью.
Они селились в глубинах гор.
Или в подземельях, отмеченных силовыми аномалиями.
Они… являли собой воплощенную частицу бога, во всяком случае, так считалось. Правда ли это, леди Алауниэль не знала и проверять не собиралась. В конце концов, какая разница? Главное, теперь в ее доме появилось собственное сокровище.
— А ты мне горных эдамантов не дарила, — с нескрываемым упреком произнесла свекровь. Но в кои-то веки леди Алауниэль ее не услышала.
Я забралась в гамак, который удивительным образом возник во дворе, не иначе, как в знак траура по моей особе, и закрыла глаза.
Хорошо.
Тепло.
Шелестит малина. И платье мое, превратившись в некое подобие шали, свесилось с гамака, норовя дотянуться до глянцевых листьев и синих ягод. Малина дразнилась.
Платье…
…ночью оно сожрало любимую мою рубашку, заняв ее место на плечиках. И вот даже цвет сменило, правда, менее кружавчатым не стало, поэтому подмена не удалась.
Я ругалась.
Грета просила отщипнуть кусочек.
Платье дрожало и притворно роняло лепестки, которые тут же возвращались к основной массе. А потом взяло и растеклось шалью. Что ж… вечера холодают, и шаль мне пригодится.
Дома было…
…не так.
И я ведь предполагала, что из Северного кряжа мое семейство, вдруг ставшее слишком большим для этого дома, выпустят. Проводили с почетом и соболезнованиями, мне даже медаль вручили.
Посмертно.
Крупную такую, но, как выяснилось, позолоченную. Оно и верно, каждой жертве по золотой медали — этак и разориться недолго. Но медаль я оставила. Буду любоваться в приливах меланхолии…
Я качнула ногой, и малина попритихла. А за забором затаилась темная тень. В доме же что-то гремело, звенело и…
— Вечер д-добрый, — Эль тронул старую яблоню, к стволу которой прикрутили гамак. — Т-ты не б-будешь возражать, если я завтра п-перевешу его? Ей неудобно.
Если неудобно, то да…
— Перевешивай, — я снова качнула ногой, но гамак, пойманный малиной, не шевельнулся. Платье же застыло, притворяясь обыкновенной шалью.
Он кивнул.
И протянул леденец на палочке. Петушок. Красный. А хвост и гребешок сусальным золотом покрыты… я такие когда-то любила.
Давно.
В детстве.
— Спасибо, — во взрослом состоянии грызть леденцы было как-то не очень удобно, но с другой стороны, кого мне стесняться? И я зажмурилась, пробуя петушка. Было страшно, что вкус у него изменился. Но нет, такой же сладкий.
Такой же…
— Маншула нашли… п-патруль… з-завтра доставят.
Я кивнула и попросила:
— Записку пускай…
— Н-нам п-придется дать п-показания… б-будет разбирательство.
…и гномы попытаются представить дело несчастным случаем. Вот только сомневаюсь, что у них выйдет: уж больно расстроенной выглядела моя свекровь после нашего рассказа. Стало быть… пусть разбираются, главное, чтобы вниз не лезли.
Не стоит отвлекать богов от игрушек.
— Я с-слышал, что твоя с-сестра уезжает, — Эль устроился на клубке малиновых ветвей. — Х-хорошо тебе.
Подхалимка.
— Все еще воюют? — поинтересовалась я.
Он с горечью кивнул и пожаловался:
— Вчера п-пытались р-решить, к-какими д-должны быть наши п-покои… и б-бабушка сказала, что останется на п-пару н-недель. Или м-месяцев.
С ее приездом бедолага стал заикаться больше. Вот что забота родственная с людьми делает.
— Сочувствую… а Грета — да, собирается… говорит, что на время… хочет с остальной семьей познакомиться. Братья там… и у Бжизека мастерская, его уважают… он предложил ей свое дело открыть. Она же алхимик и вообще…
Грета плакала.
И растирала сопли. Извинялась. Обнимала меня. Она думала, что я умерла. Не верила, конечно, но все равно думала. Ей было грустно. Она не могла находиться в этом доме, а папа… и теперь вот… нет, она счастлива, что я жива, и вообще…
…гномы сволочи, и она больше никогда ни на одного гнома не глянет.