Юстиниан

Еще при Юстине умер Теодорих Великий, и западный мир пребывал в тревожном ожидании последствий, так как его преемники казались откровенно слабыми государями. «Он [Теодорих] объявил им (готской знати. — С. Д.) в повелениях, звучавших как завещание, чтобы они чтили короля, возлюбили сенат и римский народ, а императора Восточного, — (храня. — Прим. пер.) всегда мир с ним и его благосклонность — почитали (вторым. — Прим. пер.) после Бога»[198]. Однако все понимали, что пришлецы-готы и италики находятся между собой в отношениях, далеких от идеала. Несомненно и то, что многие римляне с тоской взирали на блистательный в их понимании Восток, исполняясь надеждой на восстановление единства империи. Не случайно Теодорих последние несколько лет жизни опасался заговоров и, как упоминалось ранее, устроил против старой римской знати настоящий террор. Именно тогда были казнены два выдающихся ее представителя, состоявших на службе у короля: магистр оффиций Боэций[199] и глава сената Симмах. Смерть Теодориха «подвесила», как теперь говорят, ситуацию, но это «подвешивание» было подобно волоску, готовому вот-вот оборваться.

Также при Юстине сменилась власть в африканском королевстве вандалов, и новый король Ильдерих прекратил преследование православных; в целом отношения с вандалами нормализовались. Здесь ситуация несколько отличалась от италийской: почти за столетие вандалы уничтожили тысячи римлян, сами во множестве ассимилировались — но всё равно остались врагами.

Еще была Испания. Она по-прежнему являлась ареной соперничества варварских племен, сильнейшими из которых оказались вестготы.

В Галлии, не забывшей еще римского владычества, правили бургунды и франки. Там тоже находились люди, лелеявшие надежду снова стать частью великой империи, — хотя из-за чисто географических проблем вероятность этого была мала.

А где-то совсем далеко на западе лежала омываемая морскими волнами Британия, остававшаяся без римского владычества уже более века. Она постепенно варваризовалась, хотя местами там тоже кто-то еще мог разговаривать на латыни, считать себя римлянином и даже поднимать восстания (отголоски сведений о них дошли до нас в форме легенд о короле Артуре и волшебнике Мерлине).

Правители некоторых варварских племен, никогда формально не входивших в состав империи, тем не менее считали необходимым получать знаки власти от ромеев. Например, африканским берберам (маврусиям) император посылал «серебряный с позолотой жезл и серебряный головной убор, покрывающий не всю голову, но, как венок, отовсюду поддерживаемый серебряными пластинками; белый плащ, застегивающийся золотой пряжкой на правом плече наподобие фессалийской хламиды; белый хитон с вышивкой и золоченая обувь»[200]. Правителям пяти армянских княжеств между Евфратом и Амидой вручали еще более дорогую одежду: «Хламида, сотканная из шерстяных нитей, но не тех, которые получаются от овец, но из собранных в море. Они (армяне. — С. Д.) называют этих животных, на которых растут такие нити, „пинна“ (морское перо). Часть этой порфиры, там, где накладывается на нее пурпур, вышита золотом. К этой хламиде приделана золотая пряжка, в середине которой вделан драгоценный камень; отсюда свисали три камня — гиацинта, приделанные к гибким золотым цепочкам. Хитон из толстого шелка, всюду украшенный золотыми нашивками, которые обычно называют „плуммии“ (перья). Обувь до колен пурпурного цвета, какую полагается надевать только царям персов и римским императорам»[201]. Из Константинополя получали драгоценные инсигнии и цари лазов: «Этими инсигниями являлись золотая корона, усеянная драгоценными камнями, и хитон, шитый золотом, опускающийся до пят, пурпуровые сапоги и митра, равным образом украшенная золотом и ценными камнями. Пурпуровую же хламиду носить царям лазов не положено. Но разрешена только белая, однако не обычная. Посредине с обеих сторон отсвечивает она золотым шитьем, с императорской (с изображениями правящего императора. — С. Д.) фибулой на хламиде, украшенной драгоценными камнями и другими свешивающимися вниз украшениями»[202].

Как видим, авторитет Византии, несмотря на сильно сократившиеся границы ее фактической власти, был важным фактором мировой политики. Но, помимо морального влияния, империя располагала и более ощутимыми средствами: материальными ресурсами и по-прежнему мощной армией.

Поэтому, несмотря на отдельные вторжения, на севере она удерживала оборону по правому берегу Дуная. Южные границы терялись в песках Ливии или сложном ландшафте выше нильских порогов: набеги берберов или блеммиев империя тоже отражала вполне успешно. Граница на западе, в Далмации, не была четкой, но после местных конфликтов начала VI века тоже более или менее стабилизировалась.