Юванко из Большого стойбища

Подошел я к этой елани. А посредине ее сосна, которая от товарок своих убежала и растет в одиночестве. Вижу, на самой вершине сосны сидит глухарка, по-нашему — копалуха. Ну, сидит. Далеко видно. Мутовка-то у сосны голая, птицей объедена. Зимой глухари хвоей питаются. Я и давай подкрадываться к этой копалухе. Где иду, где ползу. Снегу в рукава набил и в пимы тоже. Близко так-то подобрался из-за кустиков. Не дышу. Глухарка, должно быть, заметила меня. По всему видно — беспокоится, головкой ворочает. Однако не летит. Ну, думаю, какая крепкая! Похрабриться захотела. Сейчас я с тебя спесь-то собью. Снял ружье и бабахнул. Сучки сшиб, а копалуха сидит живехонькая и опять не летит. А волнуется. Н-на, что за притча? Глухая она, что ли? Или слепая? Чудно! Глухаря бьешь, сказывают, под игру, под песню, так он, бывает, в это время слепой и глухой. А про копалушек я этого не слыхивал. Второй заряд выпустил. На этот раз глухарка свернулась с сучка и повисла вниз головой. Опять загадка. В чем же дело? Не белку стрелял. Бывает, раненая белка уцепится за ветку и висит, да так и оцепенеет. Но ведь это не белка, не зверь, а птица. Про птиц что-то не слышно, чтобы они, раненные, цеплялись за что-нибудь.

Под конец догадался. Да ведь это чучело! В чучело стрелял. Вот слепой! Вообразил, что живое, шевелится, головой вертит. До чего же в охотничьем азарте можно дойти!

А кто повесил чучело? Кудеяров, кто же больше! Он вчера целый день шатался по лесу. Слыхал я, что на чучела приманивают косачей. Про глухарей этого не слыхал. Но, видно, и глухарей можно приманивать, как Евмен приманивает на пруду селезней к подсадной утке.

Пришел в избушку, помалкиваю. Разве скажешь, что по чучелу палил? Засмеют горе-охотника. Потом, смотрю, собрался в лес Кудеяров. А как ушел — я покой потерял. Думаю, вот вернется и разоблачит меня перед всеми товарищами. Скажет: «Иван, ты зачем мое чучело сбил? Ослеп, что ли? Прихожу на Глухариную елань, а чучело висит вверх ногами».

Кудеяров вернулся под вечер. Принес эту разнесчастную глухарку, кинул на стол и говорит:

— Ты зачем, Ванюшка, бил привязанную копалуху?

— Я не бил, — сорвалось у меня с языка.

— Как — не бил? А чьи следы на Глухариную елань? Не твои разве?

Я молчу. Кровь ударила мне в лицо, загорелись уши. «Вот так я охотник, отличился! — думаю. — И опять же вру!»

А Кудеяров объясняет всем:

— Копалуха мне попала в силок, а Иван ее, привязанную-то, распотрошил.

Зимой-то глухарей плохо из дробовки брать. Не подпускают близко. Мороз им дремать не дает. Да и голодающих в лесу больше. Мышь, она глубоко в норе или под снегом зимует. Птахи перелетные — в теплых краях. Ни яиц, ни птенцов в гнездах. А чем питаться зверю? Вот он и рыщет по лесам, падям, по берегам рек, ручейков. Особенно страшны для глухарей и рябчиков в эту пору рысь, росомаха, куница. Они ведь и на дерево заберутся. Тут птице нужен глаз да уши. Скрипнет ли снег, хрустнет ли ветка — и поминай как звали. Улетает.

Сколько-то дней подряд я ходил по лесу — и все попусту. Да и другие, кто выходил на промысел, приносили не больше, чем я. А нас ведь, со мной-то, двенадцать ртов. Делать ничего не делают, а еду давай. Все здоровые. Когда мясные запасы подходили к концу, Кудеяров и говорит:

— Скучно нам, братцы, будет, если зубы положим на полку. Давайте-ка устроим облаву на лосей.

— А где они, лоси-то? — спрашивают его. — Тут что-то не видно их. Нигде даже ни следочка.

— Здесь нет, так в другом месте найдем, — говорит Кудеяров. — В зиму-то они табунятся. Сказывал мне один человек на Веселом: дескать, сохатые зимуют в Красном бору. Схожу я в этот бор, разведаю.

И ушел.

Вернулся Кудеяров через несколько дней и докладывает:

— Разыскал я этот бор. Верст двадцать отсюда будет. Много там мяса ходит. Сосняк-то под горой растет, густой, дремучий. Вокруг него рябинники, осинники, липняки: голый, холодный лес. А в бору тепло, тихо. Здесь-то вот и зимуют сохатые. Несколько табунков. В одном табуне голов пятнадцать, наверно, будет. Шел по следу, так будто рота солдат маршировала.

Невдолге после этого лесные братья притащили в избушку куски красной, будто огненной материи, пеньковый шнур в клубках и принялись делать флажки, нанизывая лоскутки на шнур. Потом из белого ситца на скорую руку сделали несколько халатов-балахонов.

И вот настало время идти на облаву. Отправились все, кроме Ильи Штина. Взвалили на плечи катушки с флажками, еду в мешках, халаты. Ну, понятно, до этого винтовки почистили и тронулись в путь. Шли след в след, гуськом. Снега-то еще не так много было. А очень-то следить нельзя. Ингуши рыщут по лесам. Знают, что, мол, где-то разбойничья шайка скрывается.