Южная Мангазея

И теперь Патрикей всегда, подходя к дому, вглядывался наверх, в тёмные окна своей квартиры. Нет ли там жёлтого совиного глазка. Но на этот раз Патрикей не посмотрел наверх. Он неимоверно устал, у него кончился табак, и он мечтал, как, войдя домой, рухнет на оттоманку и вцепится в папиросу, в свой пепельный сосок невидимой многогрудой Кали, небрежно помавающей бесчисленными о-хохо и влажными вздохами. Туда сюда, хир унд да — бал, где вместо шампанского — навье молоко с запахом псины. И он не видел как горит огонёк.

Это в первый раз после возвращения из "мельницы" в его квартиру на Суворовском бульваре пришла Сольмеке. И, как это всегда было до её отъезда на "мельницу", пришла раньше Патрикея, вынужденного, как и все другие в эти времена, подстраивать свои рабочие часы под полуночничающее начальство. Младенец Дир, сказал Огр, будет отправлен в Покровское отдельно, в сопровождении сотрудниц-кормилиц его ведомства. Мордоворотных. Огру в особняке Сольмеке рассказала всё, про Покровское, про лагерь, про младенца Дира и его отца. Знаю я этого специалиста, шипел малюта, вертелся тут у меня на резиновой палке, незаменимый. Двукопчиковая ты, поэтому будешь на меня работать, мне как раз такие нужны, иначе вернёшься в лагерную пыль свою юмейскую. Давно уже Огр рассылал по стране агентов, чтобы найти таких чадородных, с раздвоенным копчиком, девиц, агенты щупали их и пугали, иногда получали за это кирпичами по голове, Огр додумался даже по правительственному указу отправлять всех работниц на обязательный гинекологический осмотр, где им подстилали под копчик копирку, чтобы отпечатались контуры. Рыбий этот рудимент встречался довольно редко. Сольмеке получила вербовочный знак — маленькое тавро, которым мордоворотная сотрудница Огра прижгла её чуть ниже крестца и была отпущена. Вместе с младенцем девушку отвезли к дому Полярников на чёрной эмке. Из-за ожога Сольмеке не могла сидеть и все время пыталась привстать, держась за потолок машины. Может быть поэтому она, услышав, что Патрикей, вернувшись в квартиру, по своему обыкновению от усталости сразу же повалился отдыхать, вошла в его кабинет и легла ничком к нему на оттоманку.

ЛИБЕРИЯ

В пошивочном цеху, переделанном из бывшей церквушки ямского поселка Покровского, обрушились фрески золотистого купола и кусочки пудреных звёзд повисли на паутинках вместе с личинками потолочных мокриц, словно бельма небольшого млечного пути, что вскоре выпустил широкие рукава из крахмальных оконниц. Швеям-сменщицам бесполезно было вглядываться в многокрылый, как серафим, туман, пока оттуда не выскочил гривастый табунок местного конезавода, по-бурлацки цепляя летучие клочья, так что из-под перистых взмахов возникали непрожитые швеями молочные миры, где они лежали запеленутые в кокошниках и сотовых оконцах золотисто-медового, дореволюционного Флора и Лавра.

Последнего священника этого храма расстреляли относительно прочей округи недавно, в 1939 году. Сотрудницы известного ведомства, Ксения Альфа и Марина Бета, которым было поручено доставить младенца в Покровское, в Москву не вернулись, но поселились в храмовом притворе, выселив химкрасотдел при производстве, такой реагентный, что за два года он объел стены до кирпичей. По утрам сотрудницы крякали известью и их плевки застывали камеями. Зато перестали быть мордоворотицами. Черты лица измельчали, стерлись до незаметности, исчезал подкожный жир, кожа становилась дубленой, её не могли прокусить местные оводы, и истончалась как пергамент, так что проступали разноцветные анатомические жилки. Ночами насельницы продолжали вялиться в каком-то холодном огне, пол в притворе был усеян золистой пылью, а из трубы поднималась белесая пелена, застилавшая глаза небожителям заплутавших мессеров и кукурузников. Но если настоящий ангел, оставивший этот притвор два года назад, проходил, тоскуя, окрестными дорогами, тогда можно было встретить отчётливые девичьи лица — ступни ангела. За ними вытягивалось, чавкая, всё остальное. Два таких румяных лица, колхозниц Буряковой и Семечкиной, сотрудницы подрядили сюсюкаться с младенцем, когда забирали Сольмеке на агентурную подготовку. Вечерами, на нарах в притворе, Альфа и Бета осуждали лапотность. Благодаря комсомольскому энтузиазму эти девушки быстрее соприкасались с жизнью, окислялись и тлели. Казалось, с их рёбер осыпался пепел, как с крематорной решётки. Смешивался с тенями — запечатленными воспоминаниями, блуждавшими по напольным эпитафиям. Если бы безбожный верхний сквозняк выдул бы из глиняного голосника-тайника под сводом рассыпавшиеся листки ветхозаветной псалтыри последнего флоролавровского попа, то нижний сквозняк мог бы сбить полемические куколи новых строителей коммунизма.

***