Южная звезда

— Отказаться от джина! Боже праведный, ай да совет! Разве джин может повредить порядочному человеку?… Конечно, я знаю, что вы имеете в виду!… Сейчас вы назовете мне рецепт, который один врач порекомендовал страдавшему подагрой лорду-канцлеру. Постойте, как же звали этого врача? Абернети вроде бы! «Хотите хорошо себя чувствовать? — обратился он к своему больному.— Живите из расчета один шиллинг в день, причем зарабатывая его собственным трудом!» Все это и впрямь прекрасно! Однако — да простит мне наша старушка-Англия — если для хорошего самочувствия следовало бы жить на один шиллинг в день, то для чего тогда наживать состояние?… Стало быть, все это глупости, недостойные такого умного человека, как вы, господин Мэрэ! Так что оставим эти разговоры, прошу вас! Мне, видите ли, куда более по душе заниматься землей! Вкусно есть, сладко пить, раскуривать добрую трубку всякий раз, когда захочется,— других радостей у меня в этом мире нет, и вы хотите, чтобы я от них отказался?

— О, никоим образом! — поспешно ответил Сиприен.— Я просто напомнил вам рецепт сохранения здоровья, который кажется мне правильным! Но давайте и впрямь оставим эту тему, коль скоро вам, мистер Уоткинс, того хочется, и вернемся к главной цели моего визита.

Мистер Уоткинс, только что явивший пример безудержного многословия, снова впал в немоту, молча попыхивая трубкой.

Вдруг дверь отворилась, и вошла юная девушка с подносом, на котором стоял стакан. Этому милому созданию очень шел капор, модный в ту пору у фермерш Вельда, и простенькое, в цветочках, полотняное платьице. Лет девятнадцати — двадцати по возрасту, с очень белой кожей, прекрасными светлыми и мягкими волосами, огромными голубыми глазами, нежным и веселым выражением лица, она являла собой образ здоровья, изящества, хорошего настроения.

— Добрый день, месье Мэрэ,— произнесла она по-французски, хотя и с легким британским акцентом.

— Добрый день, мадемуазель Алиса! — ответил Сиприен Мэрэ, который при появлении девушки поднялся и поклонился.

— Я видела, как вы подъехали, месье Мэрэ,— продолжала мисс Уоткинс, обнажая в любезной улыбке красивые зубы,— а так как я знаю, что вы не переносите тот ужасный джин, который пьет мой отец, то я и принесла вам оранжаду[9] в надежде, что вы найдете его очень свежим.

— Вы бесконечно любезны, мадемуазель!

— Ах, кстати, вам никогда не догадаться, что проглотила сегодня утром моя страусиха Дада! — непринужденно продолжала она.— Шарик из слоновой кости для штопки чулок! Представляете? Мой шарик из слоновой кости! А ведь шарик приличных размеров. Вы же его видели, месье Мэрэ,— тот самый, что попал ко мне прямиком из бильярда в Нью-Раш!… Так вот, эта обжора Дада проглотила его, словно пилюлю! Ей-ей, с этим хитрым зверем я рано или поздно умру с горя!

Когда мисс Уоткинс рассказывала о своем приключении, в уголках ее синих глаз играла веселая искорка, никак не свидетельствовавшая о большом желании последовать этому мрачному предсказанию — даже в отдаленном будущем. Но тут своей женской интуицией она с удивлением отметила неловкость, которую испытывали в ее присутствии отец и молодой инженер.

— Видимо, я мешаю вам, господа! — промолвила она.— Конечно, если у вас есть секреты, которые мне не следует слышать, я удалюсь! К тому же у меня нет свободного времени! Нужно еще успеть разучить мою сонату, прежде чем займусь приготовлением обеда! Увы! Вам сегодня решительно не до болтовни, господа! Поэтому я оставляю вас предаваться вашим мрачным замыслам!

Она направилась к двери, но тут же вернулась и произнесла весьма церемонно:

— Месье Мэрэ, когда вы соблаговолите спросить меня насчет кислорода, я целиком в вашем распоряжении. Я уже трижды перечла главу касательно химии, которую вы велели мне изучить, и это «газообразное, бесцветное, не имеющее ни запаха, ни вкуса тело» больше не имеет от меня никаких секретов!

На этом мисс Уоткинс мило присела в реверансе и исчезла как легкий метеор.

Мгновением позже аккорды звучного фортепиано, раздавшиеся в одной из самых дальних от гостиной комнат, возвестили, что девушка уже полностью предалась музыкальным упражнениям.

— Так как же, мистер Уоткинс,— заговорил Сиприен, кому это чудное явление напомнило о его просьбе, если он вообще был способен ее забыть,— соблаговолите ли вы дать мне ответ на вопрос, который я имел честь вам задать?

Мистер Уоткинс вынул трубку из угла губ, торжественно сплюнул наземь и, неожиданно вскинув голову, устремил на молодого человека острый, испытующий взгляд:

— Месье Мэрэ, а вы случаем уже не говорили с ней обо всем этом?

— Говорил о чем?… С кем?…

— Да о том, о чем вы говорили… с моей дочерью…

— За кого вы меня принимаете, мистер Уоткинс? — воскликнул молодой инженер с горячностью, не оставлявшей никаких сомнений в его искренности.— Я француз, сударь!… Не забывайте об этом. Другими словами, я бы никогда не позволил себе говорить о женитьбе с барышней, не получив вашего согласия!

Взгляд мистера Уоткинса смягчился, и у него, похоже, тотчас развязался язык.