Южнее реки Бенхай

Джонсон с трудом вырвался из цепких воспоминаний прошлого, подошел к столу и снова прочитал телеграмму Гарримана, чтобы убедиться, что не пропустил в ней какого-нибудь скрытого смысла. Телеграмма была составлена в резких выражениях, и Джонсон, будь это даже годом раньше, отнесся бы к ней иначе, но в нынешнем своем положении он проглотил оскорбительный тон послания — со старым Авереллом нельзя было не считаться. Джонсон хорошо знал, что даже Рузвельт прибегал к помощи Гарримана, когда надо было обсудить что-то деликатное с самым сложным и так до конца не понятным человеком — маршалом Сталиным. И тут же, по ассоциации, Джонсон вспомнил одну из неприятных бесед с покойным президентом.

Шел 1944 год. Война в Европе близилась к своему победному завершению, а в Америке, так и не услышавшей ни воздушных тревог, ни свиста бомб, все вращалось в обычной колее. Война была далеко, и Америка, пользуясь этим, наживалась. Наживался и конгрессмен Джонсон, научившийся к тому времени всеми способами сколачивать капитал. Нефтяная компания братьев Браун выложила несколько миллионов, чтобы Линдон по-прежнему оставался ее защитником в конгрессе. Джонсон был счастлив и не замечал, что его финансовыми махинациями заинтересовалась налоговая служба. Нарастал грандиозный скандал. Вот тогда-то и вмешался в дело сам президент. Он вызвал Джонсона в свой Овальный кабинет и о чем-то долго беседовал с ним с глазу на глаз. В то время Рузвельту и во сне не могло присниться, что на редкость жадный до денег, услужливый и заискивающий перед сильными личностями конгрессмен, не проявивший особого ума, но тем не менее настырно рвущийся вперед, станет когда-нибудь сам хозяином этого кабинета. Рузвельт только бы улыбнулся этому как не очень остроумной шутке. Он стал на защиту Джонсона, не желая, чтобы его партию обвинили в том, что ее члены используют войну для личного обогащения.

Рузвельт сначала переговорил со своим молчаливым, но всесильным адвокатом Элвином Виртцем, который по совпадению был первым политическим «крестным отцом» Джонсона. За могущество в мире бизнеса Виртца за глаза называли вице-королем Техаса. После разговора с ним Рузвельт позвонил начальнику управления внутренних доходов и попросил его закрыть расследование дела Джонсона. Начальник управления сказал, что это будет трудно сделать, поскольку махинации приняли слишком крупные размеры, но Рузвельт умел уговаривать людей, особенно тех, кто ему был чем-то обязан. Много позже один из биографов тридцать шестого президента напишет: «Линдон Джонсон покинул президентский пост, дожил жизнь и умер, а американский народ так и остался в неведении о размерах его алчности».

Сейчас, читая послание Гарримана, Джонсон только на минуту вспомнил своего покровителя, спасшего его от политического краха.

— Крах? — вслух произнес Джонсон, будто спрашивая кого-то, притаившегося в этой комнате.

Он вскинул резко голову, отбросил листок, который держал в руке, и быстро подошел к широкому окну кабинета. Как и пять лет назад, когда он впервые вошел сюда как хозяин Белого дома, вот так же ярко горела цепочка огней, весело убегающих вдаль и призывно манящих за собой вперед. Неожиданно ощущение тупой боли и страха пронзило Джонсона, и он, наклонившись к подоконнику, закрыл глаза. Потирая рукой левую сторону груди, он вдруг понял, почему ему невыносимо трудно в эти дни: ведь он — та самая лошадь, раздавленная гранитной глыбой событий, которыми он намеревался повелевать.

Наконец Джонсон открыл глаза, посмотрел в окно. Огни уже не сияли так ярко, как раньше. Они никуда не звали и ничего не обещали. Они напомнили о несбывшихся мечтах и рухнувших надеждах.

Ханой — Москва — Ханой (979—1982)

Конец, первой книги