Южное седло

Я нередко думаю, что и многие альпинисты также испытывают во время восхождения внезапное раздвоение личности, особенно в одиночестве. Одна половина моего «я» высматривает и критикует неуверенность и некомпетентность второй половины и сама устраняется от физического конфликта. Как я заметил в 1945 году на Паухунри, эти шизофренические явления при высотных восхождениях становятся более резко выраженными. Я думаю, что подобное же состояние вызвало Смайса на Эвересте в 1933 году на странный поступок, когда, будучи один на высоте 8540 метров, он отломил кусок мятного кекса и повернулся, чтобы протянуть половину воображаемому спутнику. На Контрфорсе одна половина моего «я» парила на крыльях над склоном, удивляясь, почему она привязана к этому замученному, задыхающемуся существу. Когда мы повернули налево, к гребню, она даже восхищалась близким чудом — вершиной пирамиды Эвереста, свободной в этот момент от снежного флага. Вторая половина в это время мучительно трудилась, стонала и тяжело дышала, проклиная ужасную дыру, которую рюкзаки просверлили, казалось, в моей пояснице; спорила со старшим партнером: «Не могу, не могу идти быстрее!» — и тем не менее испытывала трепет радости от того, что не шла медленнее.

Наконец мы приблизились к плоской вершине среди отлого спускающегося хаоса скальных обломков. Вдруг за мной раздался крик. Пазанг указывал на что-то ледорубом. Я взглянул наверх. В моем тогдашнем состоянии я не видел ничего удивительного и, более того, считал совершенно нормальным, что две маленькие фигурки, две точки находятся на белом сверкающем склоне ниже Южной вершины Эвереста. Видимая с Контрфорса Женевцев Южная вершина, маскирующая Главную, выглядит царственной, вполне правомерной вершиной. Слева линия гребня круто спускается и разделяется на западный и южный гребни. Справа невидимый из Цирка юго-восточный гребень пирамиды разворачивается изящным взмахом, затем в виде горба спускается к правому краю Седла, где кончается небольшой отвесной скальной башней. Крутой склон непосредственно под Южной вершиной выглядит как ослепительная снежная драгоценность. По нему и спускались дне черные фигуры. Для всего мира они выглядели как восходители, спускающиеся с вершины Сноудона в Истере. Воздух был настолько чист, что они казались не меньше, чем такие же восходители в такой же день около верхней части маршрута на Сноудоне. И я был настолько одурманенным, что драматическая внезапность этой картины со всеми вытекающими возможностями взволновала лишь самый верхний слой моей души: «Хорошо! Они, наверное, сделали вершину».

И все-таки то, что мы увидели, и предчувствие успеха были большим благом для наших измученных тел. Прошла, казалось, вечность, пока мы опять не стали на снег убогой короны Контрфорса на высоте 7930 метров и не кинули взгляд вниз.

В этот день, однако, оно было украшено палатками, установленными около порванных ветром лохмотьев: желтая пирамида, маленький оранжевый «Блистер» и двухместная «Мид». Сверху было видно, как раздувается под действием ветра ткань. На всем пути в этот день шквалы были сильнее, чем в прошлый раз, так как условия с каждым днем меняются. И все же гребень в вышине казался гораздо более спокойным, не окутанный больше струящимся туманом, который закрывал более дальние объекты. Над синими горами Тибета танцевали в этот день снежные короны, четко выделяющиеся на темном заднем фоне равнин справа. Они казались очень далекими, принадлежащими иному миру, чем наш. Мой взор спустился ниже и остановился на фигуре, медленно двигающейся между палатками.

Встреча с победителями

Снег скрипел под ногами, когда мы спускались на плато. Сдернув рюкзаки, мы с минуту или две стояли без движения, затем надо было согнуться, пролезть, извиваясь, через рукав внутрь хлопающей пирамиды. Несколько плавательных движений руками — и я лежал на полу. Но прошло некоторое время, пока я сел и огляделся. В дне палатки виднелись большие треугольные разрезы — следы камней, среди которых палатка была установлена. Через Дыру в боковой стенке («Работа ветра»,— сказал Джордж) c силой входил воздух, стремясь разорвать материю, чтобы легче втиснуться внутрь. По всему полу были разбросаны остатки высотных пайков, куски сыра и замороженного печенья, перемешанные с соединительными трубками и кислородными масками, головками баллонов и случайными станками для переноски грузов. Всюду рваная бумага. Я высунул голову и втащил внутрь оба моих рюкзака. Что касается Пазанга, то не могу вспомнить, влез ли он в палатку со мной или отправился сразу в «Блистер». Хотя я и не помню некоторых не имеющих значения деталей этих двух дней, основные черты остались в моей памяти столь же четкими, как и для любого другого дня.

Джордж Лоу, фигуру которого я сверху видел, сидел теперь со мной в палатке. Вдруг он встал и сказал: «Похоже, что они сделали его. Я сейчас пойду их встречать».

«Расскажите, что произошло, Джордж?»