Южное седло

Эда Хиллари я впервые встретил в Катманду, однако знал о нем и раньше благодаря репутации, завоеванной им во время разведки Эвереста и в экспедициях на Чо-Ойу. Его длинное лицо, резко очерченная челюсть и улыбка «до ушей» стали теперь знаменитыми. Однако первым моим впечатлением была необыкновенная длина его рук и ног. Эд не был самым высоким, я думаю на эту честь мог бы претендовать Том Стобарт, но, без сомнения, он был самым длинным. Его угловатая фигура, казалось, специально создана для лазанья. Прижавшись к склону, Эд легко поднимался, проходя при каждом движении огромное расстояние. Еще до отъезда Эрик Шиптон как-то сказал мне: «Он может лезть даже слишком быстро». Однако этого не случилось.

Возможно, среди нас Эд был тем поклонником гор, к кому больше всех пристало бы слово «страсть». В лагерях, и особенно когда он был в возбуждении от перспективы восхождения на Эверест, от него можно было услышать мешанину рассказов о вершинах, рекордных переходах и о перспективах, о восходителях и восхождениях. Когда он стоял на высшей точке земного шара, его взор был прикован к Макалу, и уже тогда он намечал путь для восхождения в следующем году. Ради Эвереста он был готов даже использовать кислород, несмотря на личное желание сделать попытку подъёма без него.

В Передовом Базовом лагере привычной картиной была фигура в ковбойке. Это Эд, согнувшись, налаживал кислородный аппарат или чистил примус. Ему же приходилось заботиться об аппарате Тенсинга. Когда ночью 29 мая мы, лежа в палатке, обсуждали вопрос о заключительном штурме, нам было ясно, что мастерства Хиллари хватит на обоих.

В предыдущих экспедициях Эд кое-что усвоил из языка урду, чтобы хоть как-то объяснить шерпам, что ему нужно, и они охотно отвечали на его веселое обращение и дружеский смех. Любой рассказ, сдобренный смехом, вызывал овации. С Тенсингом он всегда говорил по-английски, и начиная с первого же совместного выхода оба, по-видимому, хорошо «сходились». По-английски Тенсинг говорил неважно, однако в лице Эда он должен был найти, конечно, более подходящего собеседника, чем Раймонд Ламбер в предшествующем году. Ламбер вообще не говорил по-английски, однако они как-то понимали друг друга. Эд был сговорчивым в значительно большей степени, чем это можно было ожидать от человека, который сам себя характеризовал как «жадного до руководства». На Канг-Чо (в период акклиматизации), в Цирке, на первом участке стены Лхоцзе я был ведущим, причем, в двух последних случаях ни у кого не спросясь. Один из членов экспедиции как-то сказал: «Хочу попробовать ходить под начальством Эда. Это более спокойно».

При решении любой задачи Эд развивал лобовую атаку, Для каждого вопроса у него был прямой ответ. Так было и на Эвересте: «Давайте, попробуем!» и «Должен сказать, что мне нравится эта штука с открытой циркуляцией». Штурм был успешным, ответ простым. А что потом? Человека не должна покидать скромность, даже если он поднялся на высшую точку Земли. Он не должен меняться. Когда репортеры в Катманду нажимали с вопросом: «Кто же именно первым вступил на вершину?», он нам признался: «Я не хочу говорить им, что это был я, это звучит бахвальством». Подобная скромность в сочетании с уверенным мастерством и с дружеской откровенностью, присущей новозеландским альпинистам, составляет портрет восходителя, достойного величайшей вершины мира.

Имя Джорда Лоу связывается у меня весьма тесно с именем Эда, ибо сильнее всего в мою память врезалась ночь 29 мая, когда мы все трое лежали в палатке «Мид» на Южном Седле и толковали о следующем дне.

Джордж участвовал вместе с Эдом в Новозеландской экспедиции в Гарвал в 1951 году. Он был также членом прошлогодней экспедиции на Чо-Ойу, после которой оба поднялись на очень трудную вершину Нуп-Ла и совершили ещё несколько замечательных по скорости и блестящей ледовой технике восхождений. Джордж, так же как Эд, был долговязым, но более стройным и на первый взгляд выглядел менее выносливым. Однако совершенный им подвиг, когда он провел девять дней, работая на стене Лхоцзе, и затем, спустившись, присоединился к транспортной группе в лагере на гребне, остался непревзойденным в течение всей экспедиции. Подобно другим новозеландцам, он был прежде всего мастер ледовой техники и в этой области вполне мог бы платить той же монетой нашим скалолазам, когда они вели рассказы об ужасающих отвесных британских скалах.

Оба Джорджа были неподражаемыми юмористами. Джорджу Лоу в этом помогала его выразительная физиономия комика: с острым носом и слегка скошенным подбородком, а также мгновенно исчезающий с потрясающим эффектом зубной протез.