Южное солнце-4. Планета мира. Слова меняют оболочку

Ефим Аронович Гаммер — член правления международного союза писателей Иерусалима, главный редактор литературного радиожурнала «Вечерний калейдоскоп» — радио «Голос Израиля» — «РЭКА». Родился 16 апреля 1945, жил в Риге, закончил отделение журналистики ЛГУ. Автор 27 книг, лауреат ряда международных премий по литературе, журналистике и изобразительному искусству. Среди них — Бунинская, Москва, 2008, «Добрая лира», Санкт-Петербург, 2007, «Золотое перо Руси», золотой знак, Москва, 2005 и золотая медаль на постаменте, 2010, дипломант Германского международного конкурса «Лучшая книга года», шорт-листник конкурса имени Кафки в Праге. Печатается в журналах Литературный Иерусалим», «Арион», «Нева», «Дружба народов», «Новый журнал», «Встречи», «Слово/Word», «Новый свет», «Вестник Европы», «Эмигрантская лира», «Венский литератор», «Дерибасовская — Ришельевская».

ГРАНИЦА АВГУСТА ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ ПРАГУ

Повесть нашей жизни

1

Душевное спокойствие стоит две копейки. Как газета «Правда». Откроешь, посмотришь. Там — урожай. Здесь — выплавка стали. Все досрочно. Клубника — в апреле, чтобы попасть на руководящий стол к майским праздникам. Сталь — в июне, за полгода до встречи нового года. Все отлично и показательно. А кругом, куда пока ни посмотри, 1968-й — в неиссякаемом летнем мареве. И не надо строить планы насчет елки, собирать деньги на складчину и думать, кого бы взять с собой на вечеринку.

Взять некого. Однако хорошо: тепло и мухи не кусают!

Но сунешься к людям с расспросами — плохо! Тут недоработка, там не поставлено в смету или вовсе перерасход. И вообще система производственных рекордов себя изжила — это по версии некоторых, даже из рядов передовых, трудящихся.

Ну, какую пользу, положим, для народного хозяйства приносит ныне стахановский метод, скажем, при заточке болтов, если выпуск гаек к ним осуществляется по плану, а? То-то и оно! Что суммируем в итоге? Тысячи невостребованных болтов будут ржаветь на складе в ожидании дефицитной гайки, пока их не спишут в утиль.

Вы скажете: что за дурацкие мысли посещают молодого человека первой сексуальной упитанности? Отвечу: их и не имелось в наличии до утра, отчего проще думать о девочках и строить планы на сегодняшний вечер. Но — журналистское задание: отразить ход социалистического соревнования на Рижском судоремонтном заводе ММФ.

Поехал на автобусе в Вецмилгравис. Посмотрел — порасспросил — вернулся. И теперь отражаю, как могу, с вытяжкой из мозгов сознательных рабочих и их подмастерьев. Тем самым заодно и приподнимаюсь на уровень времени, чуток, на те же две копейки, что мы отдаем за «Правду», и позволяющее — в интересах социализма с человеческим лицом — умеренно вольничать на газетной полосе.

Вольничать, но не своевольничать…

Улавливаете разницу? Я тоже не очень-то ее улавливаю. Ориентируюсь на шестое чувство, позволяющее быть и звучать изредка — под литавры.

Редакционный линотипист Фил Гутманис, моих 23 лет отроду, тоже приподнятый на уровень времени, стучит по клавишам, переплавляет свинец в буковки и, словно знаменитый пианист Ван Клиберн, кивает мне, чтобы перевернул страницу. Самому ему доверить столь тонкую процедуру я из-за срочности не решаюсь. Путаник и с причудами: любит похваляться, что попал на работу в типографию по объявлению: «Для набора секретной информации срочно требуется линотипист, не умеющий читать».

— Как же ты набираешь, Филя? — спрашивали у него, клюнув на анекдотическую версию.

— Вслепую.

— И что у тебя получается в результате?

— Хотите для смеха услышать «Филькина грамота»?

— Но ты что-то сечешь в собственном наборе, Филя?

— Сейчас секу и подсекаю.

— А раньше?

— Раньше понимал только на родном-домашнем: мама — латышка, папа — старый латышский стрелок.

— Значит, еврей?

— Интернационалист.

— Ты и с ним «по латвиешу рунал» или на идише «шпрехал»?

— И по-латвийски, и на идише, еще и по-английски.

— Поэтому и взяли на русский линотип?

— Еще и рекомендацию дали в типографию, что я политгод.

— Что-что?

— Политгод по призванию.

— Полиглот?

— Он самый.

— И линотип не взрывается у тебя от перегрева?

— Отливает, как миленький.

— Прости, дружок, но «отливают» в сортире.

— А что? И в сатире! Понадобится — отольем!

Названный по настоянию матери на западный манер Филом, он жил не в ладах с языком, на котором работал, хотя довольно сносно учился на подготовительных курсах при Московском полиграфическом институте. К слову, вместе со мной. А к слову в подверстку добавим: в настоящий момент Фил Гутманис, опять-таки вместе со мной, поступал на заочное отделение редакторского факультета, полагая, что до шестого курса будет списывать у меня сочинения. Но списывание ему не помогало. И он по-прежнему, как в детские годы, в пору параллельного, под давлением просвещенных родителей осваивания сразу нескольких языков, путался в русском.

Следует отметить, что разговорную практику он проходил у своего отца Давида Львовича Гутманиса, знающего язык Пушкина много хуже идиша, хотя в семнадцатом, в разгар революции мог изучить превосходно: находился в Петрограде и охранял, по его заверениям, самого Ленина в Смольном.