Южное солнце-4. Планета мира. Слова меняют оболочку

Что ОНА, на самом деле, ищет? Принцы повывелись!

О чем думает? Разве мысли — подсказка для чувств?

Смотри сюда! Вот он — я, весь целиком, с притягательным сердцем-магнитом.

И сработало. Остановилась подле меня. И… Словно увидела впервые в жизни. А ведь и впрямь — впервые в жизни.

— Танцуете?

Ну, извините, кто на танцы приходит, чтобы сидеть в закутке? Танцуем! Мы, конечно, танцуем! А почему — «мы»? Что это еще за — «Мы, Николай Второй»? Ах, это выставился под боковое зрение типографский приятель-путаник, подтягивается к моей принцессе — авось, передумает и его пригласит. Все бы ему, ПростоФиле, списывать у меня сочинения, даже на такую вольную тему, как эта девушка. Но зря шалишь, дружок-корешок. Опоздал ты со своими намерениями.

Женское танго.

И… два шага вправо, один влево, убираю я незнакомку от его загребущих рук, вывожу на центр зала.

— Как вас звать?

— Лариса.

Еще два шага вправо, шаг влево, и веду ее, веду, ближе к эстраде, к тем трем заветным ступенькам, что позволят взойти мне на сцену, в закрытый для посторонних мир кудесников джаза из ансамбля «Комбо».

Там снова два шага вправо, один влево, и провожу ее за портьеру в соседнюю комнату, некогда служившую нам, аккордеонистам из вундеркоманды папаши Хайтовича, репетиционной. А затем…

Затем «умыкаю» девушку вовсе, вывожу на улицу, и дальше-дальше под темнеющим небом: парк, скульптурная группа с писунами-купидонами, театр оперы и балета, переходной мостик через канальчик, и на — скамеечку, напротив Латвийского госуниверситета. Здесь, под присмотром будущей своей «альма-матер», я обнял Ларису и, казалось бы, приклеился к ней навсегда, потеряв представление о реальности. Затяжной поцелуй, ничего не поделаешь. У него такое волшебное свойство: не воспротивишься, забудешь обо всем.

Спрашивается, что за наваждение нашло на меня?

Отвечу. Наваждение нашло и на нее: послушно следовала за мной, не пугаясь невероятного поворота событий.

Первое. Восхождение на сцену, к музыкантам.

Второе. Уход с вечера танцев, без всякого сожаления о потраченных на входной билет «башлях».

Все это, сотворенное с ней, показалось и мне диким. Но не сейчас, а на следующий день, когда я обрел дар логического мышления. А в минуты наркотического побега из танцевального зала я думал лишь об одном, чтобы у меня не украли Ларису. Вот и вытащил ее на подмостки, куда последовать за мной никто не решится, вот и увел от возможных конкурентов-соперников.

Какие же у меня были полномочия? Право восхождения на эстраду имелось законное, основанное на том, что я был человеком оркестра «Комбо». Мой брат Боря играл на саксофоне, муж Сильвы, моей сестры, Майрум — на бас-гитаре, я… Нет, отнюдь не на аккордеоне, а на кулаках при надобности поаккомпанировать по-боксерски. Но практически до этого не доходило, и я пребывал в роли «вольного стрелка Телля», свободного от ежедневных упражнений с подручным инструментом для дробления лицевых костей. Правда, я никаких приключений на свою голову и не искал, исчерпывающее удовольствие от кулачного боя получал и без того, вполне законно — на ринге, так что свои чемпионские полномочия чаще всего предъявлять и не приходилось вовсе.

Интересуетесь — почему?

Мы без секретов.

Причина проста. «Выступающие там и сям по нахалке» по большой части принадлежат к когорте тех пацанов, кто некогда к своим хулиганским замашкам примерял десятиунцовые кожаные перчатки, но дальше тренировочных спаррингов и пяти-десяти боев на «открытом ринге» не протиснулся. Любви к боксу, однако, эти парни не потеряли, и к своим противникам-победителям относились с должным для их среды пиитетом. Ведь эти противники-победители, завоевывая золотые медали, давали им возможность бахвалиться среди дружков в панибратской, я бы сказал, манере: «Надо же, Андрюша Долгов вышел в чемпионы Европы. А ведь я «по юношам» с ним на равных работал!» Подобное уважение многого стоит. Поэтому рижские боксеры имели карт-бланш, и хоть до глубокой ночи могли без опасения целоваться в парке.

Впрочем, случались и исключения. Поговаривали, допустим, что Алоизу Туминьшу, первой перчатке Европы в Белграде (1961) и финалисту европейских соревнований в Москве (1963), нос свернули на улице именно из желания посостязаться. Не в его, конечно, категории, первый полусредний вес, а в «тяже», и не один на один, а гуртом — пятеро против одного. Такая же передряга произошла и с многократным чемпионом Латвии в весе «мухи» Владимиром Третьяком. Но это, повторяю, исключения из правил. Посему я и вздрогнул, ощутив, что кто-то сзади, зайдя за спинку скамейки, положил мне руку на плечо.

От затяжного поцелуя оторваться трудно. Но когда вторично ощущаешь прикосновение постороннего предмета к своему телу, волей-неволей повернешься на зов судьбы, испытывая желание дать ему по морде.

«Морда» представляла собой пьяного мужика.