Южные помидоры: рассказы о доме с синей дверью и черешневом компоте

Здесь мы решительно никого не понимаем. Восхищенно слушаем шумный и мелодичный язык, забываем кивать и много улыбаемся. Набиваем сумки ракушками и крабами, пробуем все, на что не решались прежде. Испанцы же, лишенные страстей, наполненные спокойствием и любовью, остаются верны сиесте. Как большие теплые кошки, знакомые нам жители Аликанте и Альбайда никуда не спешат.

Смуглая женщина, не разбирающая ни нашего, ни любого другого, кроме испанского, языка, разведет руками — свободных столов нет. Немного подумает и вынесет несколько старых стульев, сломанных то здесь, то там, и усадит нас ждать обеда. Мы останемся улыбаться снующим официантам и вспоминать, что в феврале в Испании цветет миндаль. Роняет нежные лепестки, не чувствует ветра. Охваченные цветением деревья обещают весну, дают клятвы, путают непослушные волосы, награждая и их розовыми соцветиями. Но в это сложно поверить под беспощадным южным солнцем.

* * *

Когда тебе бесконечно спокойно или просто очень хорошо, ты молчишь. О таком не принято говорить, слова могут спугнуть ощущения момента. Произнесенные вслух желания не сбываются.

По Барселоне мы гуляем молча.

И если случаются остановки, то перед собой лучше всего иметь чашку горячего кофе, стакан холодного, что-нибудь на прочтение.

Я не умею жить в городах день-другой и переезжать на новое место, я не успеваю собраться ни вещами, ни мыслями. Не обрастаю воспоминаниями, людьми и местами, как будто и не было меня там вовсе.

Девочка родом из Чили приносит нам кофе, немного воды в прозрачных стаканах и оставляет глядеть из окна кофейни самого Сатаны (Satan´s Coffee). Сегодня тепло и немного саднит в горле.

* * *

Писал кто-то про испанские двери, рассказывал про ручки домов? Обнимал пожилых валенсийских дедушек, целовал их щетинистые щеки? Кто-нибудь гладил избалованных солнцем котов Бокайренте? И пил ли кофе на главной площади города, в месте, где подают тапас и никто точно не знает, в каком году началась история со столиками у двери — в 1971-м или 1976-м?

Кто еще, кроме дворняг на тугих кожаных поводках и их престарелых хозяев, взбирался на все бесконечные ступени цвета песка? Заглядывал ли кто-то в замочные скважины, хранящие воспоминания о тяжелых ключах? Глядел в заколоченные окна домов и распахнутые двери жилых квартир с запахом нафталина?

Везде успела, все попробовала лохматая девочка с носом наперевес, ну, или почти все, оставив еще немного на следующее лето. Попробовала и расскажу вам.

Бокайрент продает масло и настойки в небольшом переулке, сразу за площадью. Хранит в своих стенах одну из старших арен корриды, хранит историю. В выходные он готовится к празднику, не знает туристов и улыбается седыми усами мужчин, наполнивших его улицы.

Бокайренте забирает часть меня, отламывает небольшой кусочек и вколачивает посреди каменного мощения Plaça del Ajuntament, чтобы я обязательно вернулась отыскать потерянное и пожать дверные ручки тяжелых городских дверей.

* * *

В маленьком прибрежном Салоу мы были проездом. Город встретил нас пальмовыми аллеями, ветром и лазурной водой, края у которой не видно на сколько хватает глаз.

В Салоу есть три хорошие вещи: одна из них — море, другая — большая сковорода мидий в дальнем кафе по побережью, а третья — это возможность уехать.

Салоу — непризнанная колония России. Обманывая доверчивых путников, пальмы скрывают от посторонних глаз испанский Геленджик. Его берег усыпан отелями и небольшими кафе, каждый из которых охраняет свой собственный карманный зазывала. Он танцует, машет руками и кричит, обещая все сокровища мира, ты только зайди, только попробуй его кухонные изыски.

Но нас не сломить, мы не отзываемся, не смотрим в глаза, как не глядим и на сварливых собак, чтобы не провоцировать лая. У одного из последних сдаемся:

— Мы уже поели.

— Паэли? У нас есть паэлья!

И тут остается только бежать. Бежать от меню на плохом русском, от экскурсионных автобусов, этих рассадников массового губительного туризма, бежать и не оглядываться назад.

На берегу Салоу мы разрезали арбуз — яркий и глянцевый снаружи, он оказался несъедобным внутри, впрочем, как и сам город.

* * *

Сутулится небольшими домиками пестрая Таррагона. Готовая уместиться на одной ладони, она изрезана линиями дорог, наполнена историями.

В город, в историческую его часть, мы добираемся глубоко за полночь. Суетливые официанты прячут под навесы столы и стулья, обещая завтра снова достать их и расставить по площадям города.

В Таррагоне мы задерживаемся на два дня, селимся в небольшом хостеле в самом центре города, а после вечерами пьем игристое вино на крохотной, ухватившейся за край дома террасе.