Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка

Кроме того, сам Сотников получил сведения о содержании пакетов в начале 4-го часа дня. При этом, как следует из донесения «могилевского шпиона», он узнал о них отнюдь не из первых рук: слух о восстании уже начал распространяться в городе. Нужно было довольно много времени, чтобы сверхсекретная информация стала достоянием гласности, а значит, пакеты эти вряд ли могли достигнуть канцелярии губернатора в три и даже в два часа дня.

Время, которое проставлено на первых рапортах о событиях в Василькове, явно не соответствует времени действительного получения этих сообщений в Киеве. Точно так же и князь Щербатов говорит неправду, указывая на «два часа пополудни».

По-видимому, корпусный командир сознательно отложил на 12 часов официальное «принятие мер». Но даже тогда, когда он был вынужден эти меры принять, они оказались весьма и весьма своеобразными.

Согласно документам штаба армии в Киеве, ближайшем к Василькову крупном центре сосредоточения войск, в момент начала восстания несли караул три пехотных батальона: два – Курского полка, и один – Муромского. 31 декабря батальон Муромского полка был сменен батальоном Низовского пехотного полка. «Муромский батальон» вышел из города и – в ожидании дальнейших распоряжений – расположился недалеко от города, в местечке Бровары.

Кроме того, в городе находилось много постоянных военных команд: внутренний гарнизонный батальон, жандармы, инвалидная рота, три роты артиллерийского гарнизона, военная команда инженерного ведомства, артиллерийский парк[415].

И ни один солдат из этого внушительного войска не принял участия в разгроме южного восстания. Черниговцев разбили войска, собранные генералом Ротом, командиром соседнего 3-го корпуса со штабом в Житомире.

Рот боялся Муравьева и его солдат, боялся, что к мятежу присоединятся другие полки 3-го корпуса. 1 января 1826 года он просил Щербатова: «Не угодно ли Вам будет приказать двум баталионам 7-й пехотной дивизии, из коих один должен сего же числа вступить в караул, а другой смениться, дать направление на м[естечко] Брусилов».

Но Щербатову было «не угодно» участвовать в подавлении мятежа. Повеление «двум баталионам» выступить против Муравьева он не отдал[416].

* * *

Командировка Мозалевского в Киев – одна из самых не проясненных на сегодняшний день страниц восстания на юге. Мозалевский показывал, что Сергей Муравьев-Апостол, приказав ему надеть партикулярное платье и предупредив об осторожности, «вручил три катехизиса, запечатанные в конверт, но не надписанные, приказав, чтобы по приезде в Киев по распечатании отдать их отправившимся со мною трем рядовым и одному унтер-офицеру в шинелях, у которых сам же Муравьев отпорол погоны, с тем, чтобы они раздали те катехизисы состоящим в Киеве солдатам, также дал мне письмо Курского пехотного полка к майору Крупникову и велел сказать ему, чтобы шел с баталионом в Брусилов на сборное место»[417].

Но в Курском пехотном полку не оказалось ни «майора Крупеникова», ни «майора Крупникова», о котором прапорщик тоже наводил справки. В Киеве служил только поручик Крупеников, связаться с которым заговорщики не успели. Время было упущено: городские власти объявили тревогу и отдали приказ задерживать всех подозрительных лиц. Прапорщик попытался скрыться, но – очевидно, от усталости – потерял бдительность и на выезде из города был арестован.

Однако писарь Курского полка, сообщивший Мозалевскому о том, что в полку служит именно поручик Крупеников, говорил правду. Свидетельство его легко проверяется по «Высочайшим приказам о чинах военных» – главному источнику информации о русском офицерском корпусе XIX веке. Человек именно с такой фамилией и в таком чине действительно служил в 1820-е годы в полку, и этот факт бесспорен.

Совершенно очевидно поэтому, что «Крупников» – ошибка Мозалевского, плохо расслышавшего или не сумевшего запомнить сказанного ему.

Двадцатилетний прапорщик был одной из самых светлых личностей южного восстания. Не состоя в тайном обществе, он играл важную роль в событиях и оказался благородным и лично преданным Муравьеву человеком; за участие в восстании он был приговорен военным судом к вечной каторге. Но, к сожалению, память часто подводила Мозалевского – это видно, например, из тех глав «Записок» Ивана Горбачевского, которые мемуарист составлял с его слов. В этих главах Крупеников уже «дорастает» до подполковника.

Сам же Сергей Муравьев-Апостол, говоря о своем киевском корреспонденте, ошибся в его фамилии только один раз – при первом допросе, 10 января 1826 года Муравьев, конечно, тогда еще не мог представить себе степень осведомленности правительства в делах тайного общества, и его главной задачей было «вспомнить» как можно меньше фактов и назвать как можно меньше реальных имен. Опираясь на свидетельство Мозалевского, следствие спрашивало его о Крупникове, и он отвечал о Крупникове. При этом Муравьев точно знал, что среди офицеров Курского полка человека с такой фамилией не было: во всех дальнейших его показаниях фигурирует только Крупеников[418].