Южный горизонт (повести и рассказы)

Как обычно, с берданкой за спиной отправился Борибай на охоту. Ходил по окрестностям "Кырык жаина", настороженно всматривался в каждый кустик. Но не попадались ни зайцы, ни фазаны. Солнце поднялось высоко. Вдали, у горизонта, зыбился мираж. Накануне вечером обрушился на степь ливень, солончаки вздулись, превратились мигом в топь, в болота. А теперь того ливня и следа не осталось. Словно и не было его. Такыры в причудливых трещинах серели вокруг громадными проплешинами. Человеку несведущему солончаковая равнина вообще кажется странно переменчивой: после обильных дождей она мгновенно преображается, лужи на иссохшей почве кажутся сначала желтыми, потом обретают синеватый с прозеленью оттенок, но каких-нибудь пять-шесть часов спустя до последней капли испаряются, и все вокруг обретает прежний бесцветно-сероватый лик.

То здесь, то там торчат редкие и чахлые солончаковые растения: чернобыл, биюргун. Вдоль оврагов и заводей, спасаясь от жгучего солнца, растет корявый красный изень. Вот, пожалуй, и все признаки жизни в этой голой, унылой пустыне. Борибай понимал, что теперь ему уже нечего надеяться на удачу. В полдень чуткого фазана не вспугнешь, не подстрелишь. Фазаны прогуливаются лишь по утренней прохладе да ближе к вечеру, когда спадает жара.

Он закинул ружье за плечо и напрямик, через громадный такыр, пошел домой. Прокопченная, в заплатах юрта, тундук[18] которой был наполовину откинут, сиротливо стояла на отшибе. Все вокруг заросло буйной полынью, джингилом-тамариском. Некому щипать, топтать траву. Раньше, бывало, возле аула чернела плешью истоптанная скотом земля, вихрь поднимал пыль столбом, и воздух дрожал от рева верблюдов, ржания коней, блеяния овец. А теперь непривычная тишина нависла над аулом. Грустный, подавленный, с трудом волоча ноги, Борибай вошел в юрту.

Пролежал он, свернувшись, до самого обеда. В животе урчало, неприятно посасывало, но он плотно закрыл глаза, пытаясь уснуть, забыться хотя бы ненадолго. Тщетно. С некоторых пор он замечал, что сон не идет к голодному. Уже третьи сутки он полощет кишки одним чаем. Да и какой там чай! Коричневая, мутная водица, настоенная на поджаренном ячмене вперемешку с травой — желтоцветом. Правда, в доме имелось немного сушеной зайчатины, но ею пробавлялись малышня да старый чахоточный отец. Да и что для него кусок зайчатины? Раз глотнуть, и только. Как назло, и дичи-зверья почти не стало. Мыслимо ли: за три дня ничего не подстрелил. Видно, совсем худо будет. Поневоле ноги протянешь. Мало ли сейчас народу гибнет? Сколько опухших с голоду! А он охотник, добытчик, и по сравнению с другими, считай, живет еще в "сытости". Грешно бога гневить, на судьбу жаловаться. Ружье есть, порох есть, не ленись только…

Он был известен во всей округе. И состояние имел вполне приличное, и уважением пользовался — многим не чета. Но года три тому назад его шальной, беспутный братец Ерубай озорства ради выкрал плосконосую дочь аргинского бая в стороне Телькуля, которая была сосватана за другого. Дело, как и следовало ожидать, приняло скандальный оборот. Оскорбленные и озлобленные ба-рымтачи в отместку угнали почти весь скот Борибая, и за какой-то год оказался он у пустого очага. А тут обрушился как раз и пустоглазый джут. Лихой братец, почуяв беду, одним из первых покинул насиженные дедовские места. Средь зимы, ни с кем не посоветовавшись, подался со своей плосконосой зазнобой на юг, к узбекам. Но, видно, не сладко пришлось ему там. Вскоре дошли слухи, будто продал он свою молодуху сладострастному купцу-персиянину, а сам пошел бродяжничать, как бездомный пес. Вот так, опозорив и разорив семью, сгинул в чужом краю бестолковый братец. Еще недавно Борибай был джигит — хоть куда: плотный, тугощекий, с холеными тонкими усиками. Теперь остались кожа да кости. С утра до вечера бродит по унылой степи, как неприкаянный, голодно озирается вокруг, надеясь, что промелькнет поблизости фазаний хвост. И, должно быть, совсем уже отуманились мозги: кто-то прошмыгнул под кустом биюргуна, и он, лихорадочно рванув ружье с плеча, ударил дуплетом, решив, что это косой попался. Подбежав с гулко заколотившимся сердцем, он увидел суслика, лежавшего на боку, вытянув передние, еще дрожавшие ножки; из оскаленной пасти сочилась кровь. Борибай брезгливо отвернулся.

До сумерек таскался он по степи. И напрасно. Еле дотащившись до дому, Борибай тяжело опустился на кошму и лёг, отвернувшись к стене.

— Не отчаивайся, сынок. Что тут поделаешь? — стал утешать хворый отец. — Вспомни: ведь возле Тущикуля немало заводей и стариц. В половодье их заливает, а потом река уходит. Не может быть, чтобы в них не осталось рыбы. В прошлую осень, помнится, неожиданно похолодало, и снег выпал раньше времени… Так что, милый, не шляйся попусту, а отправляйся-ка с утра пораньше туда. Авось не с пустыми руками вернешься.

Слова старого отца заставили Борибая поднять голову. Он ничего не сказал и, чтобы отвлечься от тягостных дум, начал сосредоточенно протирать маслянистой тряпицей, ружье.

* * *