Южный комфорт

- Ну, речь идет, в общем, о том, чем, собственно, мы держимся на земле... Чувства высшего порядка... Ты сам понимаешь... Я не хочу тебя обижать, в демократическом обществе это, по сути, и не имеет значения, все преимущества уничтожаются, но преимущества происхождения все же... Тебя взяли в такую семью... Ясное дело, ты заслужил это, ты человек высоких достоинств, идеальной честности, образец, я бы сказал... Мы уважаем тебя и... Но этот последний случай...

- Какой случай?

- Ну, у вас с Мальвиной... Этот нежелательный конфликт... охлаждение...

Твердохлеб вздохнул. За мое жито меня и бито.

- Моя вина, что я о своих рабочих делах рассказал дома. Не имел права. Что же касается охлаждения... Мне кажется, что Мальвину гинекология интересует больше, чем ее муж, вот и все! Тоже моя вина? Возможно...

Как-то само вдруг подумалось: а может, Ольжичи вообще гинекологи с деда-прадеда, а не юристы? Начиная с женолюбивого Владимира с его сотнями наложниц и дальше, и дальше... Какой-то из тестевых предков принимал Ярослава Мудрого. Принял, правда, неуклюже, повредил княжескую ногу. Но все равно - прославленные...

- Я не ищу виновных! - поспешил успокоить его тесть. - Не ищу! Со своей стороны я все сделаю, чтобы...

- Благодарю вас, - перебил его Твердохлеб.

- Но меня беспокоит слишком затянувшаяся ваша вражда. Теперь она прячется за внешней холодной вежливостью - это еще страшнее. Это грозит хроничностью, то есть...

- Поверьте, что я страдаю от этого, может быть, сильнее всего, вздохнул Твердохлеб.

- Чего я больше всего боюсь, так это озлобления душ, - устало произнес Ольжич-Предславский.

- Поверьте, я тоже боюсь.

- Я верю в твой здравый смысл, Федор, и в твою высокую порядочность. Потому и веду этот разговор. Ни с кем бы я так не... Конечно, тут речь идет еще и о роде, поскольку мы связаны семейными узами... Не стану скрывать: чем дальше, тем я тревожусь все больше... Озлобление души - это страшно!.. Я подумал: вот завтра у вас с Мальвиной появится ребенок... Продолжение рода... Ты меня понимаешь? Неизбежно встанет проблема фамилии...

Лишь теперь Твердохлеб понял, к чему все шло. И эта прогулка, и археология, и чудаческие теории происхождения Киева, и доверительные рассказы о роде и его истории. До сих пор его считали тряпкой, замазкой, безвольным существом, чем-то амебоподобным, а теперь испугались вспышки на работе (рука Савочки, вездесущая и далеко тянущаяся рука Савочки!), и испуг неминуемо должен был распространиться и на все домашнее, даже на дела наследия и продолжения рода.

- Вы хотели знать, отказался бы я от того, чтобы назвать своего ребенка своей фамилией? - напрямик спросил Твердохлеб.

- Не так резко, не так... речь идет не об отказе, а... Ольжич-Предславский вянул на глазах, линяли его чванство и самоуважение, он оголялся, мельчал, пропадал... - Я же говорил тебе... Ты человек разумный...

- К сожалению, никакой разум тут не поможет, - решив быть до конца откровенным и безжалостным, сказал Твердохлеб. - И наш разговор, к сожалению, тоже... Вы ведь прекрасно знаете, что у Мальвины никогда уже не будет детей... То ли это пагубное влияние Азии, то ли постоянные аборты - не знаю... Простите за откровенность.

- Надежда всегда должна быть в жизни, - без обычного своего апломба произнес Ольжич-Предславский. - Мы все обязаны... Разве тебе не хотелось бы иметь потомков? И кому не хочется?..

Он почти выпрашивал у Твердохлеба эту безнадежную надежду, но что тот мог?

- Я тоже не против надежд, - сказал он. - Но что я могу?..

- Мне бы хотелось, чтобы ваша жизнь вошла в норму.

- И мне тоже.

Норма, норма... Где она, в чем, какова, для кого?.. Твердохлеб пожал плечами, медленно взмахнул рукой. Ольжич-Предславский, исчерпав свои династические проблемы, тоже не имел больше сил вести разговор. Домой возвращались молча.

Вновь дикие заросли, цепкие кусты дерезы, тайные свалки мусора, который нерадивые жители выбрасывали на исторические склоны, - не верилось, что это Киев, но достаточно было оглянуться - и вечный город снова очаровывал тебя своей спокойной красотой.