Южный крест

Свеча горит ровно, огонек клонится в сторону. Потому что нагорел фитиль. Солдаты вокруг ящика, вокруг свечи сидят тесно, смотрят на шаткий чадящий огонек, словно завороженные, словно околдованные. Крутые восковые капли стекают, сползают вниз, оставляют бугристые стежки и застывают. На них наползают новые, все новые… Нарост принимает странную, причудливую форму, с каждой новой каплей эта форма меняется: то напоминает шпиль кирхи, то ствол зенитного орудия… Сбегает еще одна капля. Унтер-офицер Штоль видит нос, губы, подбородок… Командир полка. Поразительно точный профиль. Крутой лоб и насупленные брови. Унтер-офицер видел командира полка всего лишь один раз, но лицо запомнилось. Может быть, всему причиной — воображение. Сегодня утром Штоль встретил своего старого сослуживца, ефрейтора Ганса Торпа. Тот состоит ординарцем при командире полка. Встретились, выкурили сигарету. Поговорили. Ганс Торп сказал:

— Нас предали. Всю шестую армию предали. Нам оставили право подохнуть в котле.

И еще он сказал:

— На нашей смерти хотят сделать большую политику.

Конечно, Ганс Торп произносит чужие слова. Скорее всего, так считает командир полка. И Штоль неожиданно для самого себя решил, что все так и есть: шестую армию обрекли на гибель. Считают — так надо. В Берлине наплевать на каких-то Штолей, на Ганса Торпа, на Гофмана иль вот на Гейнца Упица…

Унтер-офицер Штоль смотрит, как оплывает свеча, как ползут, падают капли горячего воска.

Догорит, погаснет свеча. И солдаты его… Завтра, послезавтра. А дома даже не узнают… О муках и страданиях, об этом вот сочельнике — не узнают. Нынче дали двойную порцию конины и по одной сигарете. Ни жене, ни детям его никто не расскажет, что мертвых уже не хоронят. Их просто раздевают до нижнего белья, поднимают, кладут на бруствер.

Домой напишут, что геройски погибли под флагом со свастикой.

Свеча тает на глазах. Новая капля скатилась, прислонилась к холодному, стылому бугорку. Лоб уже не крутой. Нос, губы, усы… Челка, подбородок… Гитлер! Нет, он не бредит: стылый воск поразительно напоминает лицо Гитлера. Унтер-офицер Штоль смотрит, он почти изучает, для чего-то хочет найти несоответствие, непохожесть, но сходство удивительное, сходство поразительное. Начинает казаться, что стылый воск вычертил даже галстук, даже лацкан мундира.

Иисус и Мария… Это действительно Гитлер! Он все знает: сто граммов хлеба и сто граммов конины.

Унтер-офицер смотрит, как догорает свеча. Ему кажется важным опять увидеть… Но уже нет ни командира полка, ни Гитлера. Никого. Огарок свечи сделался бесформенным куском, этот кусок чем-то напоминает гранитную глыбу в родном городке, на церковной площади. Гранит поставили в память о горожанах, павших в первую мировую войну. На граните высекли надпись… Унтер-офицер Штоль пытается вспомнить надпись. И не может. Память отшибло напрочь. Он проходил мимо памятника ежедневно, надпись на полированной боковине читал много раз. А сейчас помнил только первые два слова: «Вечная слава…» Но какая же слава? Просто положили большой камень, высекли буквы. Как напоминание, что была война. О людях, о солдатах, которые погибли в мучениях, во вшах, не сказали ни слова. Штоль не помнил, чтобы назвали хоть одну фамилию. Просто знал, что с войны в их городок не вернулись двести человек. Вместо них положили камень, обнесли тяжелой цепью. Сделали патриотическое дело. Люди проходят мимо, не останавливаясь. Разве какой-нибудь приезжий… Из любопытства. А что скажут о них, с солдатах шестой армии? Скажут — сражались за величие Германии, погибли героями. Но ведь — ложь, гнусная ложь! Ни один человек не думает о величии. Даже слова этого не держит в голове. Стреляют, удерживают позиции, потому что смертельно боятся русского плена.

Под самое горло подступило вдруг леденящее, страшное. Унтер-офицер Штоль еще не осознал собственной мысли, но уже понял: выход лишь один… Присяга, солдатская честь — ни при чем. Потому что их предали. Гитлер и генералы — предали. Негодяи! Почему солдаты должны платить своими жизнями за их трусость? Белый флаг… Надо выбросить белый флаг!

К русским, в плен?

Унтер-офицер вздрогнул. Поднял голову: солдаты сидят неподвижно, тесно, закутанные в тряпье. Будто не люди, а большие тряпичные пугала. Но пар от дыхания доказывает, что это люди, они еще живые.

Да, они пока еще живые. А завтра иль послезавтра будут мертвые. И ничего нельзя поделать. Потому что приказано умереть.

Ради чего умереть?.. Жены останутся вдовами, дети — сиротами. Ради чего?

Да нет же, надо выбросить белый флаг!

Послышалось хлюпанье снаряда, все ближе, ближе… Ахнуло. Свеча погасла. Пахнет горелым фитилем и воском.

Но почему никто не говорит ни слова?

Унтер-офицер Штоль вдруг подумал, что умереть совсем не плохо. Просто ничего больше не будет.

Не надо только зажигать света. Прилетит еще снаряд… И ничего больше не станет — ни голода, ни боли, ни страшных мыслей.