Южный крест

Потом Гофман и Гейнц Упиц лежали в обнимку на дне своего окопа. Их растолкали: принесли обед.

В землянке толпились незнакомые солдаты, за фанерным ящиком сидел уже другой унтер-офицер, выкликал фамилии, ругался, сквернословил, не обращаясь ни к кому.

Гофман пришел в себя окончательно. Понял: взвода не стало. Лишь Упиц и он… Солдаты косились на них со страхом, заметно сторонились, как будто убить, расстрелять могли только эти двое.

На другой день, уже в сумерках, в землянку протиснулся майор, командир батальона. Спросил Гофмана и Упица. Обоих подтолкнули, выдвинули вперед.

Гофман видел загноившиеся глаза и пятнистое серое лицо.

— Я пришел выполнить приятную обязанность, — сказал командир батальона. — Я пришел, чтобы передать вам благодарность командира дивизии, — помолчал, прибавил: — И свою лично.

Голос был глухой, низкий, как будто возникал под ногами, шел от земляного пола.

— Каждого из вас командование награждает Железным крестом. За храбрость и верность.

Гофман смотрел прямо на командира батальона, глянуть в сторону, на солдат, было стыдно.

— За храбрость и верность, — совсем глухо повторил командир батальона.

Гейнц Упиц попросил чуть слышно:

— Не надо…

Командир батальона то ли не расслышал, то ли не обратил внимания. Он долго ждал, когда солдаты расстегнут шинели. Гофман смотрел на немытые руки майора, видел, как они дрожат… Мучительно ждал конца, ему хотелось поскорее застегнуться и сесть. Чтобы уснуть, забыться. А еще Гофман боялся, что командир батальона вскинет руку и назовет Гитлера. Даже зажмурился. Но командир батальона не вспомнил Гитлера и не сказал больше ни слова. Когда открыл глаза, майора уже не было, и он подумал, что ни ордена, ни чины никому больше не нужны. Хочется только дожить до нового дня.

Еще не пропала надежда…

ГЛАВА 15

Над промерзшими окопами, по январским стылым снегам, казалось, по всей земле мела серая поземка. На занесенных снегом грузовиках, на сгоревших и уже схваченных ржавчиной танках, на лицах солдат лежала печать смерти.

Непонятно было, чем живы люди и как держатся.

И Гофман не понимал, и Гейнц Упиц… Гофман только решил: «Будь что будет, в роту не вернется».

Гофман ведет раненого Упица. Они идут по заснеженной стежке, Упиц волочит ногу, гребет порошистый снег, стонет: «Не могу». Гофман отвечает ему одно и то же: «Молчи, молчи». У Гейнца осколочное ранение: вырвало, вырубило кусок мяса на ноге. Рана — глядеть страшно. Гофман понимает, как больно, как тяжело идти проклятому мальчишке, сердится на него и в то же время жалеет: «Дурак, дурак…» Перед глазами и теперь стоят унтер-офицер Штоль с белой тряпкой в руке и налитые страхом глаза Упица. Пулемет торопится, спешит, а в голове колотится боль, словно бьют молотком по темени.

Гофман видит страшную картину во всех мельчайших подробностях, как будто случилось все это час назад.

Однако и он виноват: зачем позволил стрелять в своих? Гитлер, Паулюс, Гейнц Упиц, Гофман — все виноваты!

Мысленно все еще пытается оправдать Гейнца Упица. Может быть, для того, чтобы оправдать себя.

Они ушли с передовой затемно, Гофману разрешили сопровождать раненого до дивизионного медпункта. Но где этот пункт, Гофман не знал и решил, что пойдут до станции Гумрак. В кармане лежит бумажка за подписью командира роты. Если ушли далеко, так это потому, что на дивизионном медицинском пункте их не приняли. Их послали дальше, в лазарет на станции Гумрак. Кто станет наводить справки? Раненый — вот он, бумажка с печатью — тоже.

Доведет, устроит и направится в город. Там — что будет.

Гейнц Упиц обвисает на плече Гофмана, стонет:

— Не могу…

Гофман дышит надсадно, тяжело, со свистом и хрипом, как будто под шинелью работает худой насос.

— Отдохнем, — просит Гейнц Упиц.

— Молчи, молчи! Скоро выйдем на дорогу!

Сдать бы Гейнца Упица. В окопы, на передний край уже не вернется.

Дорога пробита в глубоком снегу, похожа на коридор. Стены почти в рост человека. Гофман и Гейнц Упиц скатились, сползли вниз, остались сидеть неподвижно и тихо. Не было мочи пошевелиться. На верхнем крае поземка обрывает свою ползучую побежку, вьется, курится белым дымком. В коридор, на дорогу, снежок ложится горбатыми переносами.

Дорога заброшенная, мертвая. Гофман смотрит на снежную стену, видит следы лопаты, видит, как вьется, оседает белая пыль. Из снега, прямо из среза, торчит мертвое корневище. Странно: в степи нет ни единого деревца. И почему корни торчат из снега, в метре от земли? Корни удивительно напоминают человеческую руку. А вот торчит сапог. Иисус и Мария! Это мертвец. Никакое не корневище, это — мертвая рука. Гофман увидел на дороге раздавленный противогаз и большую мерзлую лепеху. Своими очертаниями эта лепеха напоминает телячью шкуру. Или человека с раскинутыми руками.

Неужто?..

Он вдруг увидел и различил и сапоги, и ремень, и пуговицы… Увидел даже ленточку в петлице — за ранение.