Южный крест

«Андрюша, не могу я без тебя! Боец Игнатьев сказал, что обязательно найдет. Если он тебя встретит, передаст на словах…»

Игнатьев рассказывал — в который раз! — как встретил Нюру, как шли по немецким тылам, как добывали пропитание, переплывали Дон…

Андрей требовал:

— Про Нюру скажи…

Игнатьев смотрел на командира батальона виновато:

— Так я же про нее…

— Как одета была, как причесана, какие слова говорила?..

Игнатьев недоумевал:

— Как причесана… Обыкновенно…

Подходил, выручал Коблов:

— Удивительное дело — дошли. Ведь подумать только: от Оскола до Дона по немецким тылам… А Нюра… Я бы незамедлительно женился на ней, вот что, товарищ комбат.

С тех пор как Семен Коблов стал политруком первой роты, что-то изменилось в нем: и тот человек, и не тот. Он был все такой же неторопливый, медлительный, тяжелый, но в его большой фигуре прибавилось стати, словно сбросили ему десяток лет, и говорить он стал охотнее, вроде бы даже складнее, как будто подменили Семена Коблова. И тот же вроде мужик, и не тот…

— Я бы женился, — повторял он. — Честное слово.

Капитан Веригин сердился:

— Поучать, советовать — все мастера.

— А что же тут делать? — настаивал Коблов. — Письма ей пишете чуть ли не каждый день… Вон, полевая сумка полным-полна.

Капитан Веригин холодел:

— Откуда ты знаешь?

Коблов хитро улыбался:

— Да уж знаю.

О том, что комбат Веригин пишет письма и не отсылает, знал весь батальон; но, пожалуй, один Семен Коблов догадывался, кому тот пишет.

— Женитесь, — отечески советовал он. — Нюра ведь рядом. Рапорт по команде, отпуск на сутки…

Капитан Веригин вздыхал, прятал глаза:

— Подавал.

Действительно. Однако полковник Крутой и слушать не желает. Всякие женитьбы на фронте считает делом противоестественным. Евдокию Павловну, свою законную жену, и ту приказал отправить за Волгу. Да только не та женщина Евдокия Павловна: дошла до самого командующего. Генерал Жердин приказал оставить ее при штабе, заниматься она будет делопроизводством. Это еще какое делопроизводство в штабе полка? Но генерал Жердин много не разговаривает: приказал — баста! Если нет делопроизводства — будет. Из этого сделали заключение, что полковника Крутого в скором времени ожидает повышение в должности.

На рапорт капитана Веригина полковник Крутой сказал:

— Не терпится до конца войны, подожди — прикончим Паулюса.

Андрей пытался объяснить, но Крутой не стал слушать.

— Не пущу. С часу на час ждем приказ, пойдем на штурм. А мой комбат на свидание, видите ль, уехал… Это как? — И махнул рукой: — Уходи, Веригин!

Вместе с Кобловым и Агарковым комбат обходил расположение роты: где бегом, где ползком… Тяжелые пушки били из-за Волги редко и как-то неохотно, снаряды рвались гулко. Немцы сидели тихо, на обстрел отвечали редко и, только когда их атаковали, передовая оживала, взрываясь бешеным огнем.

Бойцы удивлялись:

— На что они надеются?

Пленные, перебежчики были одинаковые: небритые, голодные, закутанные в тряпье. Они ничем не отличались друг от друга, все ругали Гитлера, все просили хлеба.

Батальон капитана Веригина, весь полк, вся семьдесят восьмая дивизия кромсала вражескую оборону, отбивала одну позицию за другой.

Михаил Агарков матерился, подступал к Веригину:

— Людей жалко! Каких людей теряем! Оставить бы одни заслоны… Недели через две немцы сами окочурятся!

В окопах судят так, а командование — по-другому. Полковник Крутой почти ежедневно приходит в роту, наблюдает за действиями штурмовых групп.

— Плохо, — говорит он, — плохо воюем.

Но, как надо лучше, не объясняет.

А бойцы довольны: боеприпасов много, борщ мясной — ложкой не провернешь. На берегу оборудовали баню. Не то чтобы баня, но помыться можно. А воевать — дело привычное. Как же не воевать? Гитлеровцы — вон они, пока еще живые. Да и забывать уже стали — как оно без войны. Конца тоже не видать. Ну да ничего, будет и конец. Вон через Волгу, по льду — накатанная дорога, туда-сюда бегут машины, солдаты идут гуськом, то и дело сворачивают на обочину. Сходятся кучкой, закуривают. Никаких тебе страхов-боязней. Ни артобстрела, ни «мистеров»…

А что было-то, господи!..

Молоденький, перетянутый портупеей лейтенант наступает на такого же молоденького солдата:

— Как стоишь? Ты красноармеец иль рязанская баба? Локоть выше, локоть!

Бойцы наиздальках смеются:

— Так его!

— Лейтенант и войны-то, должно, не видел еще… Понюхает, пообомнется.

Говорят без сердца, добродушно и как будто даже поощрительно: молодых, новобранцев учить надо. А как же?

Но хорошее настроение не оттого, что молодой командир отчитывает молодого солдата. Просто война приняла другой оборот.

Вон показалась растрепанная вереница пленных. Идут строем по четыре. Только какой же это строй? Отходились, видать: на ногах опорки; на плечи, на головы наброшены одеяла, еле передвигаются, держатся друг за друга. Проходят мимо, глядят вниз. Один шагнул из строя, остановился. Смотрит просительно, по-собачьи. Протянул руку:

— Куй-рыть…

Кто-то сказал:

— Анисимов, дай ему.