Южный крест

А вот Гришка видел ее. И даже разговаривал. Совсем, совсем недавно. Записку принес: «Андрюшенька, милый ты мой…»

Капитан Веригин оглянулся по сторонам, приказал:

— Расскажи еще раз про Нюру. Только быстрее.

Гришка, как и Игнатьев, рассказывал о встрече, о разговоре с Нюрой каждый день и дважды на день. Он глубоко вздохнул, заторопился:

— Ну вот, значит… Перешли мы, значит… Ничего. Искупался один маленько… А так — ничего.

— Ты дальше, дальше!

— Ну, связисты, значит, — свое дело… Само собой. Потом искали начфина, передали пакет, — оборвал себя на полуслове, как будто вспомнил, что рассказывать надо не об этом, и опять вздохнул: — Я, значит, как глянул, так сразу понял, что это и есть ваша жена. Потому как очень красивая.

Смущался, опускал глаза. А капитану Веригину хотелось, чтобы именно вот тут, в этом месте, Гришка рассказывал подробней: хотел видеть и глаза, и губы, и слезы… Но проклятый Гришка начинал говорить о другом, и капитан Веригин толкал его в плечо:

— Не об этом…

Зато когда капитан Веригин уходил или когда Гришка являлся с поручением в роту, рассказывал взахлеб, с каким-то шалым восторгом:

— Вот это, братцы мои, жена у капитана Веригина! Глянула на меня — даже нехорошо мне сделалось, кружение перед глазами пошло — до того красивая. Глаза — во! — Гришка делал пальцами кружок, показывал, какие большие у Нюры глаза, — А ресницы длинные-предлинные. Говорит, спрашивает про комбата Веригина, а сама ажник трусится вся! Во как! И плачет, й смеется, и даже один раз обняла меня. Такая, братцы мои, ни в сказке сказать, ни пером описать. Редкостная, сказал бы я. Во какая!

У Гришки откуда-то бралось великое красноречие, но собственных слов о женской красоте у него еще не было, он пользовался теми, что слышал от солдат каждый день. Нюра у него была похожа на тех самых красавиц, которые кочевали из одного рассказа в другой. В этих рассказах все девушки были необыкновенными красавицами, а он, автор сочиненной в перекур любовной истории, был волен кого угодно осчастливить иль погубить.

Гришка рассказывал о Нюре все, как есть. Только чужими словами. Выходило здорово. Но рассказывать теми же словами комбату Веригину почему-то стеснялся, не мог, поэтому говорил коротко, скупо. А капитан Веригин сердился.

Но вот сейчас, перед боем, снова попросил:

— Расскажи.

Гришка повторил свой рассказ, как стишок. Капитан Веригин лишь рукой махнул: бестолочь. И, ловя настороженным ухом грохот надвигающейся канонады, быстро пошел по траншее.

* * *

В просторном блиндаже командира полка не повернуться. Все курят. Дым стоит — нечем дыхнуть. Все тянутся вперед, теснят друг друга. Андрей громко доложил:

— Командир первого батальона! По вашему приказанию!

А кому докладывает, не видел. Услышал голос комдива Добрынина:

— Сюда, Веригин! Ближе!

Андрей угадал комбатов своего полка, увидел моложавое лицо и седую голову замполита Забелина и незнакомого майора с черными петлицами артиллериста…

— Сюда! — повторил Добрынин.

Полковник Крутой и Добрынин сидели за столом, и капитан Веригин, когда протиснулся, подступил вплотную, изумился, пожалуй, даже перепугался: все как тогда, в марте прошлого года. И лица, и голоса, и даже меховая телогрейка на командире полка… Только тогда были кризисные минуты оборонительного боя, а сейчас — шестая армия при последнем дыхании.

— Все явились? — спросил командир полка и поднял голову.

Капитан Веригин увидел чисто выбритое лицо и спокойные глаза. Крутому никто не ответил, только сбились, сгрудились теснее. Кто-то жадно докуривал папиросу и взглядывал по сторонам — отыскивал, куда бросить окурок.

— Все? — еще раз спросил Крутой и утвердительно, сам себе, кивнул: — Командир дивизии полковник Добрынин.

Он произнес, поставил эти слова спокойно, увесисто и прочно, в голосе были сдержанная, едва уловимая торжественность и готовность.

Полковник Добрынин положил большие руки на стол, на план города, поднял голову. Капитан Веригин увидел хорошо знакомое лицо, загустевшие у переносья брови… Они срослись, увязались черным тугим узелком, и капитану Веригину, когда, случалось, взглядывал на командира дивизии, всегда казалось, будто сцепились в единоборстве трудные мысли, никак не могут примириться и разойтись, а суровые глаза терпеливо ждут, готовые схватить, забрать и тут же пустить в дело самое важное, самое нужное. Веригин, помнится, никогда не видел, чтобы командир дивизии улыбался: казалось, единственной заботой было у него понять, разгадать и одолеть. Целью жизни была победа над врагом. Капитану Веригину казалось — одень Добрынина в гражданское, все равно угадают, что это военный. Полковник Крутой хорош, ничего не скажешь, но капитан Веригин хотел походить на Добрынина. Даже тогда, в памятную, жуткую ночь, когда тот хотел судить его и расстрелять.

Иван Степанович оглядел всех, кивнул капитану Веригину. Даже не кивнул — чуть прикрыл глаза. Но капитан Веригин вытянулся, словно был курсантом.

Не каждый день приходится видеть командира дивизии, стоять перед ним, не с каждым связано так много горьких и гордых воспоминаний…